Наталия Образцова - Мой любимый крестоносец. Фея тумана

Я обожала его тихий радостный смех, обожала чувствовать его в себе... И не важно, что теперь мы занимались любовью не так, как обычно принято. В этом была особая изощрённость. Нам не мешал мой живот, мы всегда находили удобное положение, всё было так естественно и прекрасно... И вскоре я стала задыхаться и закрыла глаза, погружаясь в сладкую, жаркую истому, заполнившую всё тело. А когда чувственный порыв сотряс наши тела, я вскрикнула, не сумев сдержаться...

Усталые и счастливые, мы приходили в себя, и вдруг я с удивлением увидела на смуглых щеках возлюбленного дорожки, оставленные слезами. Когда я принялась их нежно стирать, Эдгар отвёл мою руку и, хотя я ничего не спрашивала, проговорил:

— Я безмерно люблю тебя. В этом всё дело...

Уснула я безмятежно, как счастливое дитя. А когда утром открыла глаза, Эдгара уже не было рядом.

Из Тауэр-Вейк мы выехали, когда уже совсем рассвело. Меня сопровождали верный Утрэд, трое охранников и Труда. Пришлось прихватить и Саймона-каменщика, намеревавшегося по пути навестить роженицу, хотя его присутствие не было мне особенно приятно.

В последние день-два сильно похолодало, и всё вокруг было покрыто пушистым инеем. Рыжие тростники превратились в серебряные, заводи фэнов сверкали, как полированное олово, на ветвях дубов шуршали промерзшие, но ещё не успевшие опасть листья. Из ноздрей лошадей вырывался белёсый пар, но в плаще, подбитом куньим мехом, мне было тепло.

Мы ехали шагом по недавно проложенной гати, и всю дорогу один из сопровождающих заботливо вёл моего мерина под уздцы. Время от времени они сменялись, и наконец пришёл черёд Саймона, который двигался так осторожно, что мы с ним даже слегка поотстали от остальных.

Внезапно каменщик спросил:

— Не мучает ли вас совесть, миледи, что вы как госпожа живёте с графом, в то время как его законная супруга вынуждена скитаться?

Я молчала, опешив от его вопроса. Ведь Саймон хорошо знал, кто такая Бэртрада, и должен был сознавать, что свою участь она вполне заслужила.

— Вы не отвечаете, миледи? Для вас было бы гораздо лучше встретиться с графиней и договориться обо всём полюбовно. Это куда честнее и достойнее, чем настраивать против неё супруга.

— С каких это пор, Саймон, ты начал защищать права графини? Я же скажу, что в моём лице ты нашёл самого последнего человека, который прислушается к твоим речам о горькой участи Бэртрады Нормандской!

Он кивнул, словно услышав именно то, чего ожидал.

Этот короткий разговор оставил неприятный осадок, и, когда Труда, придержав свою лошадь, пристроилась рядом со мной, я вздохнула с облегчением. Настроение моё улучшилось только тогда, когда в тихом полуденном свете впереди замаячили высокие кровли монастыря Святой Хильды.

Ещё только подъезжая к обители, я заметила необычное оживление у её стен. Поначалу я решила, что это съехались окрестные жители к торжественной мессе по случаю дня великомученицы Хильды. Но когда мы оказались в самом монастыре, я поняла, что помимо прихожан здесь присутствует свита неожиданно нагрянувшего с визитом аббата Ансельма.

Едва ли эта встреча могла доставить мне удовольствие. Я даже пожалела, что отпустила своих сопровождающих, но, стараясь держаться как ни в чём не бывало, отправилась разыскивать сестру Отилию.

И тут меня ожидало разочарование. Оказалось, что у Отилии тяжко заболела мать, известие об этом пришло только утром, и моей подруге пришлось срочно уехать. Было и ещё кое-что странное — обычно тепло приветствовавшие меня сёстры на этот раз выглядели потерянно и, казалось, избегали разговоров со мной.

А когда на пороге церкви появился мой бывший опекун, то, едва увидев меня, он тут же разразился громовыми обличениями:

— Смотрите, добрые христиане! Вот прибыла блудница, живущая во грехе со своим погубителем! Она не стремится скрыться от мира и оплакивать своё падение, нет — у неё хватает наглости являться в святую обитель, чтобы выставить на всеобщее обозрение свой позор!

И он указал пухлым перстом на мой живот.

Мне стало не по себе, но, на моё счастье, вперёд выступила настоятельница Бриджит. Признаюсь, я была не слишком высокого мнения о сей особе, постоянно заискивающей перед знатью и выклянчивающей пожертвования. Но сейчас настоятельница не могла не посчитаться с тем, сколько я сделала для обители, и приняла мою сторону. Она попросила аббата быть снисходительным к женщине в тягости, прибывшей почтить святую Хильду.

Преподобный вроде бы угомонился, но оказалось, что он просто выжидает. Когда вынесли раку с мощами и прихожане вознесли моления святой, Ансельм приступил к проповеди и превратил её в яростную обличительную речь.

— Святая великомученица Хильда, чистая и непорочная дева, кого только не приходится тебе терпеть близ себя в свой праздник! Мыслимое ли дело, чтобы в обители, почитающей великую святую Хильду, с почестями принимали столь гнусную блудницу?! Взгляните на это исчадие ада! Господь, удерживающий её над бездной, испытывает только отвращение к таким, как она. Эта женщина проклята вовеки за свои прегрешения, и пламень Господнего гнева пожрёт её, если она не раскается!

Ничего не скажешь, преподобный умел владеть своей паствой — вскоре я заметила, как стоящие вокруг меня люди начали пятиться, словно я была прокажённой. Собрав волю в кулак, я сохраняла невозмутимость и старалась думать только о том, что нахожусь в обители, в которой прошли моё детство и отрочество.

Аббат, однако, не унимался. Если он и упоминал о святой Хильде, то только для того, чтобы, воздав хвалу её достоинствам, с удвоенной злобой обрушиться на меня.

— Злодеяния и грехи таких, как эта нераскаявшаяся грешница, ранят сердце святой Хильды, и за это гнев Божий обрушится на блудницу. Взгляните, взгляните же на эту женщину в мехах! Разве она прибыла сюда почтить святую? Нет, она явилась, чтобы отравить ваш праздник своим мерзостным присутствием, и за это её также ожидает кара Господня!

Я повернулась и вышла из церкви. Больше всего мне хотелось немедленно уехать. Но не этого ли добивается Ансельм? Похоже, об этом думала и добрая сестра Стефания — монахиня, некогда переписывавшая со мной рукописи, а теперь поспешившая утешить меня.

— Не стоит тебе, Гита, появляться на вечерней трапезе, — проговорила она. — Преподобный страсть как зол. Он доведёт тебя до отчаяния, а в твоём положении это никуда не годится. Побудь пока в малой часовне, а там, глядишь, мать настоятельница и утихомирит святого отца.

Меньше всего я надеялась на то, что настоятельнице Бриджит удастся повлиять на Ансельма, но всё же последовала совету доброй монахини. Единственное, что удерживало меня здесь, — это мысль о том, что вечером за мной должен прибыть Эдгар, да и не хотелось доставить скорым отъездом злорадное удовольствие аббату. И я принялась горячо молиться у статуи святой, прося её о заступничестве и защите.