Наталия Образцова - Мой любимый крестоносец. Дочь короля

Сейчас Пенда, стоя на носу баржи, что-то весело насвистывал. Обычно он угрюм и несловоохотлив, и свист для него — выражение необычайной радости. Я видел его крепкую фигуру с широко расставленными ногами и заложенными за спину могучими руками.

Словно почувствовав мой взгляд, Пенда оглянулся:

— Кровь Христова, сэр! До чего же хорошо дома!

Его коричневое от загара лицо с маленькими глазками под тяжёлыми веками и квадратной челюстью расплылось в улыбке. Подрезать бороду по восточному обычаю он начал давным-давно, так что сакса в нём теперь и не распознаешь.

Недалеко от Пенды, на краю баржи сидит мой каменщик, француз Симон — Саймон, как тотчас переиначили его имя в Англии. Кудрявый, быстрый, всегда готовый расхохотаться или пошутить. Аббат Сугерий, узнав, что я собираюсь возводить замок, порекомендовал мне этого парня, как прекрасного мастера-каменотёса и как отличного организатора работ. Не знаю, не знаю. Пока я лишь понял, что Саймон — большой мастер соблазнять девиц. Да ещё у него великолепные способности к языкам. С французского он вмиг перешёл на нормандский диалект; а за считанные дни, что провёл в Англии, уже нахватался местных словечек и сейчас выкрикивает что-то забавное, обращаясь к девушкам на берегу.

К вечеру мы достигли устья реки Ридинг и остановились на ночлег на постоялом дворе.

Что и говорить — английские постоялые дворы заслужили право называться худшими в мире. Адам был в ужасе — блохи, грязь, копоть, везде куры и запах навоза. От сырых дров валил едкий дым, от которого щиплет глаза. И тем не менее накормили нас сытно, а эль, что вынесла хозяйка, был совсем неплох. Мой Адам с удивлением глядел на огромные ломти мяса и хлеба, подаваемые к столу. На Востоке нет таких обильных пастбищ, как в Англии, нет столь плодородной земли, чтобы выращивать пшеницу. Там мы ели мясо маленькими порциями, приправляя его специями, а обязательную еду англичан — хлеб — заменяли разными овощами и фруктами. К тому же моего маленького крещёного сарацина удивило, отчего это в Великий Пост люди столь спокойно едят скоромное. Я стал объяснять, что Англия далеко от Рима, да и английская церковь столь самостоятельна, что здесь на многое смотрят сквозь пальцы. В частности, если в монастырях и поместьях ещё соблюдают пост, то простолюдины зачастую нарушают строгости установленного порядка. Но пока я говорил, моего сына стало клонить в сон, и я отнёс его на кучу соломы в углу.

Вскоре разошлись на ночлег и мои спутники. Я проверил посты, а сам устроился у огня, немного в стороне, чтобы не так мешал дым. Сидел усталый, но расслабленный и умиротворённый.

И вот тогда я подумал о Бэртраде.

Три тысячи щепок Святого Креста, — но меня не покидало ощущение, что я попал к ней в силок, точно птица. От этого я испытывал некое потаённое неудовольствие и сам сердился на себя. Ведь те преимущества, какие нёс с собой брак с Бэртрадой, были просто неописуемы. Я и в мечтах бы не смел предположить, что стану зятем самого Генриха I. И всё же мне было как-то не по себе. В глубине души я гордился тем, что всегда и всюду сам направлял свою судьбу. Теперь же вместо меня принимали решения другие.

Как сказал восточный мудрец, «единение душ в сотни раз прекраснее, чем единение тел». И я хотел для себя любви в браке как основы благополучия и нежной дружбы двоих. Мечты? Возможно, по возвращению в Англию я, скорее всего, женился бы на дочери какого-нибудь из соседних землевладельцев. По самым обычным соображениям — земля и приданое. Но нет, я знал себя и знал, что, помимо общего ведения хозяйства, мне нужна будет подруга и пылкая возлюбленная, которую я научу всему, что сам познал на Востоке. Упоительные ночи, единение плоти, экстаз... И помимо этого — зов сердец. Но теперь, когда за меня все решено, найду ли я всё это в столь капризной и надменной женщине, как дочь короля?

Нет спору — Бэртрада и обворожительно красива, и знатна. Глазам моим всегда был приятен её вид. Но в этой красоте таился вызов, и при каждой встрече я чувствовал, как она стремится повелевать мной. Я повиновался — иначе и быть не могло, слишком большим было различие в нашем положении, но и тогда, когда мы оставались с глазу на глаз, она пыталась брать верх и во всём задавать тон. Мне же отводилось место покорного воздыхателя.

Одно бесспорно — её чувства были искренними.

Хотел ли я её как женщину? О да! Её тело, формы которого не скрывали, а подчёркивали вызывающие яркие наряды, влекло меня до тех пор, пока я не встречался с холодным, колючим взглядом её глаз. В Бэртраде чувствовалась почти мужская властность, и до поры до времени я уступал ей. Но как сложатся наши отношения, когда мы станем мужем и женой?

Неожиданно я поймал себя на том, что рассуждаю о своей невесте холодно и деловито. Как знать — когда за нами задёрнут полог брачного ложа, не загорюсь ли я, как в тот миг, когда она сама обняла меня? Но даже тогда в её речах было больше страсти, нежели в её поведении.

Хотя, когда нас обнаружили, Бэртрада не побоялась на весь свет прокричать о своей любви. Вот тогда-то в моём сердце и дрогнуло что-то. И я не солгал королю, когда сказал, что восхищаюсь его дочерью и готов служить ей до конца дней.

Грозный Генрих Боклерк тогда был на удивление мягок со мной. Мягок, но после того, как меня привели к нему из фалезской башни в цепях.

— Я сам знаю, на что способна страсть, — глухо сказал он.

Но потом говорил со мной только о делах. И я понял, что он ждёт от меня, понял, что у него все продумано. Львом Справедливости называли его, этого тирана, сжавшего свои владения в железном кулаке. Однако я, знавший многих повелителей, всё же восхитился, как тонко и разумно он вёл дела. Ему требовался свой человек в Норфолке, однако этот человек должен был происходить из старой саксонской знати, чтобы он мог его возвысить в противовес надменной англо-нормандской аристократии. И одновременно этому человеку не помешали бы связи среди церковников. Я подходил на эту роль по своему происхождению и по известности в церковных и светских кругах Европы. И это был шанс возвеличить его незаконнорождённую дочь. Все сходилось. Вот тогда-то я и почувствовал, что меня поставили на место, которое долго пустовало и на которое я подходил.

Генриху Боклерку нередко случалось одним словом поднимать людей на много ступеней вверх по лестнице власти, но при этом король желал быть уверенным в том, что они достойны его доверия. И хотя я был обручён с его дочерью, он не спешил осыпать меня милостями и наделить титулом. Я был назначен шерифом — то есть полномочным представителем верховной власти в графстве Норфолкшир. И в запасе у меня имелось полтора года, чтобы доказать своё право занимать высокую должность. Как и многие норманны, король считал, что от саксов не приходится ждать ничего хорошего в политике из-за их косности и нежелания считаться ни с чем, что исходило из-за моря. Но я и сам уже был чужаком среди саксов — я многое повидал, и моё честолюбие за эти годы только возросло. Похоже, я достиг того возраста, когда власть и могущество становятся желанными.