Наталия Образцова - Мой любимый крестоносец. Дочь короля

Я слышала, как он выговаривал Утрэду:

— Гита ведь ещё совсем дитя. Вы должны были сами проучить этого прохвоста Уло, а не вмешивать девочку.

Я молчала. Что ж, возможно, мои саксы и впрямь не должны были обращаться ко мне. Но как-то само собой вышло, что я всегда вмешивалась в их жизнь, даже живя в отдалении. И они давно считали меня своей госпожой — я сама так устроила. По старым саксонским законам женщина могла быть хозяйкой наследственных владений, а по новым, нормандским, — нет. Я могла только передать наследство мужу или опекуну, который будет управлять моими землями и защищать их. Но моим опекуном был Ансельм, а от него мои саксы не видели ничего хорошего и по старинке искали поддержку у госпожи.

Я видела, как Утрэд стал готовить лодку. Ведь дальше начинался край фэнов, и нам предстояло продолжать путь по воде.

— Отвяжись, поп, — наконец огрызнулся он. — Ты только задерживаешь нас, а леди Гите надо успеть вернуться в обитель ещё затемно.

Всё ещё ворча, священник помог мне сесть в небольшую плоскодонку и оттолкнул её от берега. Утрэд зажёг факел и, прикрепив его на носу плоскодонки, стал править, отталкиваясь шестом. Мы поплыли в тумане, среди отражённых в воде мутных отблесков факельного света.

Фэны обширны и мелководны. На небольших возвышенностях среди тростника и мхов растут берёзы и ольха, корёжится кривой ельник. Редкие деревеньки и хутора расположены на островках, и дома там стоят на сваях. Через заболоченные пустоши фэнов ведут старые тропы и гати, известные только местным жителям. Но есть и хорошие дороги, постоянно ремонтируемые дамбы, за которыми нужен неустанный уход, так как по ним пролегает кратчайший путь на запад. Есть в фэнах трясины — зелёные, как изумруд, они тихо поджидают неосторожных путников, и, говорят, всадник с конём может исчезнуть в них, как ложка в каше. Но такие места всегда как-то обозначены, а в основном пустоши фэнов представляют собой открытые заливные луга. По весне там гнездится много птиц, а травы вырастают такие сочные, что жители фэнов пользуются этими прекрасными пастбищами для разведения скота, преимущественно овец.

Мы с Утрэдом плыли по одной из многочисленных проток, воды которой казались стоячими. То слева, то справа от нас из тумана появлялись заросли нависших над водой кустарников, хлюпала вода. Я ужасно замёрзла, сидела в лодке, поджав под себя ноги, до самого носа закутавшись в плащ солдата. Утрэд в тумане казался словно бы нереальным: такой длинный тёмный силуэт, отталкивающийся шестом, раскачиваясь при этом, точно птица на ветке. Мы оба молчали. И постепенно мне в голову стали лезть всякие страхи. Люди рассказывали, что здесь, среди тростника и осоки, водятся призраки тех, кого затянуло в трясины. Порой мне казалось, что я вижу в тумане их глаза — блуждающие болотные огни. Мне стало не по себе, и, когда неподалёку что-то булькнуло и шлёпнулось в воду, я испуганно вскрикнула.

— Это всего лишь выдра, — пояснил Утрэд.

Приятно было слышать в этой тишине человеческий голос, и я попросила солдата поговорить со мной. Ох, лучше бы я этого не делала! Ибо Утрэд стал рассказывать мне о всяких болотных тварях, о змеях с головами утопленников, о кикиморах, огромных страшных женщинах с зелёными зубами и длинными волосатыми руками, которые высовываются из вод и переворачивают лодки.

Я рассердилась, стала кричать на него. Но он только рассмеялся, сказав, что теперь я хоть очнулась, стала похожей на себя.

Русло ручья расширилось, в него вливались всё новые и новые потоки. Я стала даже узнавать местность, да и туман немного рассеялся, а в вышине небо взблескивало звёздами, точно невод серебряной рыбкой.

И вдруг я увидела её — знаменитую кремнёвую башню Хэрварда, Тауэр-Вейк, мой дом! Величавой громадой она плыла среди прядей тумана, стелившихся над гладью озера, которое со всех сторон окружало остров, где стояла башня. Протока беззвучно влилась в него, глубина возросла, и Утрэд отложил шест, взялся за вёсла.

Мы двинулись вдоль берега озера, и я ужаснулась. Прежде здесь было большое селение, стояли хижины арендаторов, слышался лай собак, скрип мельничного колеса. Теперь же сквозь туман проступали только обугленные столбы, груды камней — основания очагов, пепелище на месте мельницы. И тишина, неприятная мертвенная тишина. Только скрип уключин разносился над водой.

Мы проплыли вдоль длинной дамбы, по которой только и можно было попасть на остров Тауэр-Вейк сухим путём. И там, у стен чёрной башни, я увидела огни, людей. Они стояли небольшой группой, размахивали факелами.

Не знаю, может, всё оттого что эти люди так любили меня, но в мои редкие визиты сюда я чувствовала, что мой дом именно здесь. И сейчас они обступили меня, радостно приветствовали, пытались поцеловать руки. Они пережили беду, но были счастливы, словно одно моё присутствие могло решить все их проблемы. У меня даже слёзы на глаза навернулись: я всегда так чутко ощущала доброту, участие, внимание. Но стоп, мне следовало взять себя в руки, помнить, что я их госпожа и мне надо многое сделать. Что? Да что могла я, подопечная Ансельма, несовершеннолетняя девица семнадцати лет от роду?

Вскоре я сидела в башне деда, пила тёплый травяной отвар и слушала их. Говорил в основном местный рив Цедрик. Этот крепкий коренастый старик был здесь старшим, привык решать многие проблемы и, как я поняла, искал способ уладить дело миром. Поэтому и сердито шикал на своего воинственного сына, когда тот пытался встревать.

— Когда ваш отец, миледи, умирал, — с важностью человека, знающего себе цену, говорил Цедрик, — он допустил большую глупость, поручив вас, да и нас вместе с вами, заботам этого нормандского попа Ансельма. Но его просто привлекло, что Ансельм — глава обители самого почитаемого в Дэнло святого — святого Эдмунда. Да и об аббате из Бери-Сент поговаривали, что он человек значительный, хартии составляет. Но ваш батюшка не знал, насколько тот властолюбив, жесток и алчен. И вот этот аббат прислал к нам своего пса Уло...

— Чтоб его чума взяла! — не удержался Утрэд.

Старый рив сердито глянул на перебившего его сына, а также покосился туда, где в нише узкого окна всхлипывала его дочь Эйвота. Эйвота, на два года старше меня — ладная и пухленькая, как сдобная булочка, с золотыми как солнце кудрями и огромными синими глазами, невинными, как у ребёнка. Но невинностью-то она не отличалась, и поговаривали, что во всём Дэнло не найти второй такой кокетки. Эйвота всегда относилась к мужчинам так мягко и игриво, что, возможно, своей приветливостью и дала этому человеку Ансельма некий повод. Но сейчас, когда наверху стонал её раненый муж Хродерав, она казалась испуганной и по-настоящему раскаявшейся.