Рафаэль Сабатини - Пари виконта

Чтить прекрасный пол есть первый закон рыцарства – закон, хорошо уяснённый беспутными гуляками, сидевшими вокруг щедрого стола comte ( графа – франц.) де Сент-Обана; ибо в течение нескольких коротких часов мы засвидетельствовали должное верноподданническое почтение к женщине провозглашением тостов в честь каждой красавицы при французском дворе и, коли на то пошло, при каждом европейском дворе.

Я был молод тогда – пусть это будет мне извинением – и, боюсь, был тщеславен и безрассуден. Во всяком случае, я знаю, что моя репутация была не совсем такой, какой должна быть репутация молодого человека.

А в ту ночь у Сент-Обана тот малый разум, что дали мне боги, должно быть, помутили винные пары.

Беседа приняла направление, которое я не могу точно вспомнить, но которое имело в своей сути спор о женской красоте – вполне подобающий и пристойный предмет для десятка праздных молодых щёголей, которые не знали никаких занятий, кроме штудирования моды, галантных манер и парфюмерии. Поинтересовались моим мнением по вопросу о женских чувствах, и с дерзостью, вызванной лишним бокалом под рукой, я ответил крикливой и бойкой похвальбой, что ещё не родилась женщина, которая бы устояла перед моим шармом и искушённостью в любви.

Взрыв хохота, которым встретили это замечание, вместо безмолвного благоговения, на которое, как я полагал, имелось право, отчасти смутил меня; но когда шевалье де Бриссак, наклонившись над столом, громко объявил, что он мог бы найти даму, которая была бы не более тронута моей красотой или изысканными манерами, чем одна из мраморных статуй Лувра, я рассердился. Не будь слава де Бриссака как фехтовальщика способна сделать его в какой-то степени уважаемым и заставить любого дважды подумать перед тем, как сказать ему то, что другому было бы сказано без колебаний, я не сомневаюсь, что произошёл бы обмен изощрёнными остротами, и только. Но я смыл свою досаду ещё одним бокалом анжуйского и снисходительно попросил, чтобы он назвал имя этой современной Пенелопы .

– Выпьем за неё! – вскричал он, встав на ноги и высоко подняв свой фужер слегка дрожавшей рукой. – За сверкающие глаза маркизы де Гранкур!

У нас было de rиgle ( правилом – франц.) стоя пить за дам, поэтому наши стулья были отброшены назад – и несколько пар нетвёрдых ног оказали поддержку телам своих владельцев, покачивавшихся кто грациозно, а кто и совсем иначе, когда они шумно откликнулись на тост.

У маркизы де Гранкур была репутация настолько же бессердечной, насколько она была прекрасной, и многих своих страстных поклонников она привела к полному крушению надежд. Я помню, как во многих случаях, когда я встречал её в Лувре, она по обыкновению пренебрежительно взглядывала на мой великолепный наряд и морщила свой безупречный носик, как будто мои изысканные ароматы ambre ( амбры – франц.) и ириса оскорбляли её привередливое обоняние. И вспомнив это, я был склонен пожалеть об опрометчивости своего хвастовства.

Однако, когда немного спустя я заметил сардоническую усмешку де Бриссака и услышал, как он проговорил, поддразнивая: "Убедились, виконт?" – я иронично рассмеялся.

– Убедился? Я убедился, что сказал правду, и докажу свои слова.

– Или возьмёте их назад, – добавил он. – Да ну, виконт, спорю на сто louis ( луидоров – франц.) , что, надоедай вы ей своим благоуханным поклонением хоть целый год, всё равно добьётесь не больше, чем разрешения поцеловать кончики её пальцев.

– Ба, – засмеялся я, – сто луидоров не покроют издержек на моё ухаживание.

– Если нужно вас уговорить, виконт, – донёсся голос Сент-Обана, сидевшего во главе стола, – я охотно поставлю тысячу луидоров.

– Ладно, по рукам! – крикнул я, совершенно не приняв во внимание тот факт, что, если бы я применил любой способ обольщения, который мог бы придумать, к любому известному мне сыну Израиля, мне не удалось бы собрать и половины этой суммы. – Сколько времени вы мне даёте?

– Что вы скажете о трёх месяцах?

– Три месяца! – повторил я. – Вы считаете меня деревенщиной? Я действительно буду неуклюжим поклонником, если не заслужу ваших денег через месяц.

– Нет-нет, – ответил Сент-Обан великодушно, – такой уговор нечестен. Вы выпили много вина, Вильморен, и, думаю, мне лучше повторить своё предложение завтра, когда вы остудите голову.

– Ла-ла-ла, – ответил я поспешно, ибо смеющиеся глаза, которые были обращены на меня, вызывали во мне раздражение, – не обманывайте себя, Сент-Обан. Будь вы наполовину так же трезвы, как я, вам бы меньше хотелось положить тысячу луидоров в мой карман.

От взрыва хохота, которым приветствовали моё бравое фатовство, слегка зазвенели бокалы на столе.

– Как пожелаете, – ответил Сент-Обан. – Значит, принимается пари, что в течение месяца вы покорите сердце маркизы де Гранкур.

– Ни за один месяц, ни за двадцать, насколько я знаю эту даму! – возгласил де Бриссак.

– Вы так полагаете, шевалье? – вскричал я, вскакивая на ноги в раздражении от такого упорного противостояния. – Вы так полагаете? Тогда выслушайте мой ответ. Не будь я Камиль де Вильморен, если не поставлю маркизу де Гранкур на колени – на колени, запомните, до того как стану на месяц старше. А не сумев этого исполнить, я выплачу тысячу луидоров!

После этого я сел, приветствуемый бурными возгласами всего собрания, и осушил свой вновь наполненный до краёв бокал, чтобы утолить жажду, которую во мне возбудила моя решительная речь.

На следующий день с больной головой и с трудом соображая я стал припоминать, что было сказано и решено за ужином у comte де Сент-Обана. Но воспоминания о вечере в целом были расплывчатыми и беспорядочными, быстро крутясь разноцветным колесом.

Единственное, однако, что встало передо мной со всей определённостью и язвило душу сожалениями, – это моё пьяное пари.

Не поймите меня неправильно. Я счёл бы неприемлемым для себя предстать перед вами в ложном свете, ибо, в чём бы ни заключались мои грехи, я никогда не был лицемером, тем более я не желаю быть им в данном случае. Чувство чести не являлось источником моих сожалений, как тому следовало быть. Мне кажется теперь, что, подобно многим из тех, кто громогласно распространяется о чести и клянётся ею как чем-то самым для себя святым, тогда я лишь смутно догадывался о том, что значит эта добродетель на деле. Мои сожаления рождались страхом, что мне не удастся выиграть пари и я буду объявлен пустым хвастуном.

Я встретил в то утро Сент-Обана и де Бриссака на приёме в Лувре, и они, смеясь, поинтересовались, ухаживаю ли я уже за маркизой. Моему ответу во многом недостало той учтивой беззаботности, вид которой я напустил на себя, и его не сопровождал мой обычный смех.