Владимир Соболь - Воздаяние храбрости

Он смотрел за реку на толпы разряженных, легко гарцующих всадников. «А ведь кто-то, – подумал Валериан, – увел лошадей из моих конюшен». И он, человек не особенно верующий и суеверный, вдруг взмолился Господу, чтобы тот затмил глаза врагам гордостью и наполнил сердца их бахвальством. И словно в ответ его жаркой надежде отряд сабель в двести двинулся вверх по берегу. За ними потянулись и другие, растягивая, истончая линию, давая шанс, который Валериан ждал уже более часа.

– Тимофеев! – крикнул он, не оборачиваясь. – На батарею!

Конвойный офицер унесся, взяв с места в галоп. И через несколько минут артиллерийский майор выплюнул травинку и, мигом потеряв скучный вид, запел, приподнимаясь на носки в радостном напряжении.

– Первое и второе! Картечью по кавалерии!..

Залп хлестнул как раз в центр истончившейся первой линии персов. Покатились из седел раненые, закричали люди, завизжали лошади. Второй залп ударил почти в ту самую точку; ему последовал третий. Валериан поднял руку, и еще один адъютант, воздев пику с привязанным к ней красным лоскутом, дважды качнул сигнальный шест из стороны в сторону.

И тотчас же из рощицы с гиканьем, улюлюканьем вынесся казачий полк, а вслед ему и милиция князя Шалвы Панчулидзева.

Уставя пики, донцы перемахнули Шамхор, ударили, разорвали истончившуюся цепочку кавалерии персов, а в образовавшуюся брешь ворвались, размахивая шашками, милиционеры и стали выдавливать всадников Мамеда-мирзы прочь от брода.

Валериан чуть выждал и, уже не подавая другого сигнала, просто толкнул вороного коленями, посылая жеребца в воду.

– Батальон! – запел радостно подполковник Ромашин.

– Батальон! – отозвался граф Симонич.

– Батальон! – подхватил и егерский полковник Попов.

Громыхнули барабаны, и пехота тронулась с места. Вода была людям выше колена, но против быстрой струи солдатам приходилось усиленно упираться: каждая шеренга шла, взявшись под руки, и принимала боевой порядок только уже на отмели. А сверху, повинуясь приказу спохватившегося Амир-хана, уже торопились вниз персидские пехотинцы.

– На руку! – приказал Ромашин.

Шесть сотен штыков свернули на солнце и застыли, словно бы тело батальона ощетинилось в ярости.

– Ну что скажешь, унтер? – спросил Изотов, перехватывая ружье поудобней.

– Что скажу, Изотов? – Орлов посмотрел на солнце, медленно поднимающееся в зенит, на товарищей, на толпы сарбазов. – Так тебе скажу, Осип: хорошо жить, да умирать, видимо, надо.

Изотов зарычал гневно:

– Да ты что, унтер?! Как умирать?! Жить, только жить! Верно ведь, косопузый?!

– Да! – взвизгнул Алексей, зажатый мощными телами товарищей.

Валериан выхватил саблю и показал острием на наступающего врага.

– Ребята! Вперед!

– Ура! – ответили ему сотни глоток, и шеренга метнулась вверх, разгоняясь на десятке саженей, что отделяли русских от персов…

Мамед-мирза вскочил с подушек, выбежал из-под балдахина и, судорожно вцепившись в рукоять сабли, наблюдал за боем, бурлившим внизу. Пять тысяч сарбазов обрушились на две тысячи русских мушкетеров и егерей. Но пробиться к воде, напасть с тыла, сдавить фланги им мешала своя же конница, связанная казаками и грузинской милицией. Персам оставалось только атаковать с фронта, и тогда их превосходство в массе казалось уже не таким явным. Им оставалось надеяться на одно: что они смогут перемолоть русскую пехоту ряд за рядом, разменивая своих воинов на чужих. Но пока что их яростный напор разбивался, разлетался, опадал, урезоненный точной работой хорошо обученных батальонов.

– Ступи! – кричал унтер-офицер Орлов. – Коли!

Два десятка штыков слитно наносили удар, будто одна мощная рука выбрасывала вперед необычайно широкое лезвие.

– Колено вперед! Стой!

– Места не хватает, Орлов! – выдохнул Осип Изотов. – Негде мне развернуться!

Штык его покраснел от неприятельской крови, но самого великана дважды уже уколола чужая сталь. Рукав мундира был порван и покраснел; такая же отметина виднелась и на левом боку. Но Изотов обращал внимания на раны не больше, чем на укусы пчелы.

– Подожди, Осип, – бросил ему Орлов. – Потерпи. Тут, сам ведь знаешь, такое дело: кто выдюжит, того и верх.

– А долго нам еще дюжить, дяденьки? – робко спросил молодой Поспелов, воспользовавшись небольшой передышкой. Это было его второе сражение, но первый штыковой бой, и он плохо понимал, что происходит вокруг: шагал, когда слышал приказ, выбрасывал ружье вместе со всеми, но, кажется, так и не успел задеть ни одного из врагов.

– Тебе что, косопузый, уже невтерпеж?! – обрушился на него Изотов, радуясь, что есть на ком сорвать злость и помимо персов. – Клади в штаны, коли приспичило. Река за спиной, отстираешь!

Амир-хан тоже поднялся и приблизился к принцу.

– Почему они стоят? Почему дерутся? – вскрикнул Мамед-мирза. – Надавить еще раз, и мы сломаем хребет этой падали!

– У них крепкие спины, о светоч моего сердца, и они упорны в сражении, – спокойно ответил опытный воин. – Мы приступали трижды и трижды откатывались обратно. Люди не могут постоянно глядеть в глаза смерти. Пусть отдышатся, наберут воздух в грудь и ударят на них с новой силой.

– Новая сила! – подхватил и внук шаха. – У нас ведь есть еще силы. Два батальона, больше тысячи человек отдыхают в укрытии. Пошли их в атаку. Пусть они растопчут неверных.

– Это наш резерв, – возразил Амир-хан. – Мы должны поберечь его на случай…

– Но у Мадатова нет никаких резервов. Все его люди уже в сражении. Нам осталось только лишь додавить!..

Сардарь хотел было вставить слово, но Мамед-мирза не желал никого слушать.

– Кто командует отрядом? Ты или я?

Амир-хан покорно склонился перед сыном наследника трона.

– Тогда посылай наших людей в атаку. А когда русские побегут, я сам поведу конницу рубить их длинные шеи…

Абдул-бек вырвался из толчеи конной схватки и поднялся выше по склону. Он проклинал тупоголовых персов, что вдруг потянулись вслед его небольшому отряду. Ему, ему одному приказано пройти дальше и разведать, какой сюрприз затаил в рукаве хитрый Мадат-паша. А эти… он процедил сквозь зубы ругательное слово, которому научился от пленных русских, решили, что он, волк-разбойник, учуял уже большую добычу. И сами разошлись перед Мадатовым, раздвинули ноги, как покорная женщина, когда спускаешься к ней за полночь. И конница, которая должна нападать, рвать, оказалась скученной на небольшом пространстве, лишенной разбега, а потому совершенно бессильной.

Табасаранец свистнул и, когда Белый послушно замер, вспрыгнул ногами на седло и выпрямился в рост. Он надеялся углядеть ложбинку, по которой мог вывести верящих ему горцев из сутолоки, спуститься к реке и обойти русских, так чтобы не попасть при том под огонь их орудий.