Владимир Соболь - Воздаяние храбрости

Он перехватил ружье поудобней, и они побежали догонять батальон.

Улочка была столь узка, что дома в обеих сторон, казалось, упирались друг в друга решетчатыми окнами. И вдруг в одном проеме лопнула с треском бумага, и в отверстие выглянуло дуло, направленное прямо Сергею в лоб. Он застыл, как завороженный, и вдруг получил сильный толчок в плечо, от которого отлетел шага на два. Тут же ударил выстрел, рот и нос Новицкого забило густым едким дымом, Но он остался стоять на ногах. А вот оттолкнувший его гренадер рухнул замертво.

Новицкий вышиб решетку прикладом и заглянул в комнату: стрелявший турок отскочил в дальний угол и, торопясь, заряжал винтовку. Сергей выхватил из-за пояса пистолет, взвел курок, вытянул руку, едва ли не коснувшись врага, и выстрелил. Турка бросило на стену, и он пополз медленно вниз, царапая штукатурку ногтями. Сергей кинулся к своему спасителю. Это был тот самый гренадер, что несколько минут назад упрекал его за богохульство и сквернословие. Он был ранен в шею навылет, и жизнь быстро уходила из него вместе со струей алой крови. Новицкий перекрестил его и закрыл остановившиеся глаза…

Закончил свой рассказ Новицкий описанием церемонии сдачи Карса, которую он уже сумел увидеть воочию. Командующий остановился на мортирной батарее, за бруствером которой стояли разноцветные турецкие знамена – трофеи, захваченные при штурме. От батареи к крепости, от крепости к батарее скакали ординарцы. В самом Карсе тяжелые переговоры с пашой вел начальник штаба армии барон Остен-Сакен [51]. Он прошел прямо в цитадель и своим мужеством сломил упрямство Эмин-паши. Прямота генерал-майора была, впрочем, усилена рядами штыков полков Ширванского и Грузинского, уже подступивших к последнему рубежу обороны турок.

И паша дрогнул. Условия капитуляции предполагали, что сам комендант, его штаб и те войска, что были захвачены во время приступа, признавались военнопленными. Те же, кто держался до последнего в цитадели, только обязаны были сдать оружие и не воевать против русских в эту кампанию.

Толпы турецких солдат потекли вон из крепости. Паскевич сел на коня и въехал в Карс. Пробрался узкими улочками до цитадели, там спешился и поднялся на самый высокий ярус, где стояла турецкая батарея. Рядом с собой граф приказал поставить знамя Грузинского гренадерского полка. Подошли генералы Остен-Сакен и Муравьев. Командующий обнял обоих, после взял Муравьева за руку, подвел к краю и показал за реку, где еле-еле виднелся вдали бруствер четвертой батареи.

– Кто бы мог подумать, – сказал Паскевич, – что именно от этой черной полоски решится участь Карской твердыни!

Муравьев поклонился и ничего не ответил…

Когда Новицкий закончил, в шатре несколько минут стояла мертвая тишина. Свита молчала, боясь сказать что-то вперед императора, а Николай, сжав пухлые губы, всматривался в лицо Новицкого, точно пытаясь еще раз увидеть глазами посланца страшную картину отчаянного, кровавого штурма. Наконец он заговорил:

– Граф пишет, что вы сопровождали Остен-Сакена в цитадель.

– Его превосходительству было угодно, чтобы именно я переводил его требования Эмин-паше.

– Опасное предприятие. Ведь комендант мог взять вас заложниками, а то и вовсе приказать умертвить парламентеров.

Новицкий едва удержался от того, чтобы не пожать плечами. Речь государя обличала в нем человека не слишком опытного, хотя и облеченного генеральским чином. В другом месте он просто бы промолчал, но императору следовало ответить.

– Ваше величество, турки – народ вполне цивилизованный и о парламентерах имеют представления европейские. Что же до остального – то ядра, пули и ятаганы куда как опаснее. Кроме того, смею вас уверить, что генерал-майор барон Остен-Сакен – человек мужественный и находчивый. Я ни секунды не сомневался, что он найдет средства… словесные средства, чтобы принудить Эмин-пашу к сдаче.

– Видите, господа! – воскликнул Николай, поднимаясь из-за стола и выпрямляясь во весь свой саженный рост. – Не только граф Паскевич, которому мы, конечно, во многом обязаны столь славной победой… Не только командующий, но и все начальники, все командиры бригад и полков действовали при штурме с полной ответственностью. Господа, я ожидаю от вас того же и здесь, под Варной.

Все подтянулись и послушно склонили шеи в коротком кивке. И почти тотчас же граф Ланжерон, оказавшийся ближе всех к государю, вдруг заговорил, словно продолжая беседу, прерванную приходом Новицкого.

– Простите, Ваше Величество, но ваш покорный слуга удивлен одним обстоятельством. Вы совершенно справедливо увлечены храбростью генералов Вадбольского, Муравьева, полковников Вольховского, Симонича, Реута… И в то же время отказываетесь увидеть примеры, более близкие вам в пространстве.

Николай резко развернулся и, склонив голову, уперся взглядом своих выпуклых глаз в бледное лицо Ланжерона.

– Вы все о своем Мадатове, граф?

– Так точно, Ваше Величество, – ответил генерал по-солдатски. – Беру на себя смелость еще раз напомнить, что генерал-майор князь Мадатов не только удерживает важный пункт перед противником много сильнейшим, но и…

– Именно, граф, не только! – перебил его Николай, повышая в раздражении голос. – Но и рискнул отправиться лично в рискованную диверсию! А что, если бы его нашла там случайная пуля?! Праводы падают, и визирь всем своим войском ударяет нам в спину. Вы просите этому безумцу награды, граф?! Да пусть он радуется, что хотя бы останется в прежних чинах!.. И вы что-то хотели добавить, граф?

Генерал-лейтенант Воронцов вздрогнул и ступил шаг вперед. Он вовсе не собирался вмешиваться в это неясное дело, но, видимо, острый взгляд Николая выхватил какое-то движение на его лице. Сначала он хотел уклониться от прямого ответа, но заставил себя встряхнуться и развернуть плечи. Он вспомнил вдруг, как с тем же Ланжероном они стояли против турок под Рущуком семнадцать лет назад [52]. А дикие всадники Ахмед-паши были куда страшнее государева гнева.

– Ваше Величество, так же, как и граф Ланжерон, я знал князя Мадатова еще офицером Александрийского гусарского. И тогда уже он выказал себя человеком смелым и предприимчивым. После он служил под моим началом в Парижском оккупационном корпусе. И я имел немало случаев увидеть в нем распорядительного начальника. Уже тогда, в шестнадцатом году, он был генерал-майором. А после этого он одержал ряд славных побед на Кавказе. Теперь он снова дерется с турками с тем же умением и отвагой. Ваше Величество, неужели такой человек не заслужил за двенадцать лет хотя бы производство в следующий чин?

Николай отвернулся от Воронцова.

– Генералы! – произнес он почти с презрением. – Вам все бы только какую-то дерзость произвести. Вот мы, инженеры, знаем, что делать надо прочно и основательно.