Владимир Соболь - Воздаяние храбрости

Поднялся Василий из балки, и они повернули к городу, уже не торопя, не понукая подуставших коней.

В городе Валериан соскочил с седла, передал поводья вороного Василию, а сам скорым шагом пошел к Елизаветинскому источнику. Дважды в день он поднимался по главной улице к площадке, устроенной рядом с колодцем. Ровным темпом, не замедляясь, не ускоряясь, он проходил аллеей невысоких и редких лип, подстриженных коротко и безобразно. Он не торопился и был скорее задумчив, чем устремлен к цели, но легко, без труда обгонял группки отдыхающих и больных, двигавшихся в одном с ним направлении. Узнававшие его офицеры вытягивались и козыряли, несмотря на то что генерал был не в мундире. Валериан слегка кивал на ходу, отличая знакомые лица. Один раз, впрочем, остановился обменяться несколькими словами с майором, тяжело опиравшимся на суковатую трость, вырезанную из кизила каким-нибудь батальонным умельцем.

С этим Овечкиным, тогда еще штабс-капитаном, он встретился впервые шесть лет назад. Тот несколько дней с одной только ротой удерживал Чирагскую крепость [15]против тысячных толп, посланных Сурхай-ханом, властителем Казикумуха. Мадатов же, узнав о бедственном положении гарнизона, повел часть своего отряда через высокие перевалы, по снежникам и ледникам, и подошел вовремя. Услышав о его приближении, горцы сняли осаду и отступили. Валериан спас жизни более сотни русских солдат, а штабс-капитан Овечкин, трижды раненный, сохранил важный опорный пункт.

Теперь офицер, уже дважды повышенный в чине, с белым крестиком Георгия на выцветшем мундире, командовал батальоном в том же самом Грузинском полку. В Горячеводск же приехал, как и Мадатов, «попить водички», подлечить старые раны. Особенно ему докучала пуля, вырвавшая изрядный кусок мяса из голени.

– Ездить-то еще ничего, терпимо. Но в горах же ходить надобно. А какой же я командир, ежели от солдат отстаю?

Мадатов молча кивнул. Ему нравился этот майор, подсушенный горными склонами и степным солнцем, весь, казалось, свитый из жил. Молодые франтоватые офицеры и приезжие штатские, носившие отвратительные круглые шляпы, проходя мимо, оглядывали Овечкина едва ли не с пренебрежением, но Валериан знал, чего на самом деле стоят эти ветераны, заработавшие за десятилетия службы только боль в простреленном теле. Ему бы в каждый батальон такого Овечкина, и хотя бы на половину рот, и тогда бы он со спокойным сердцем встретил скопище, что приведет из Тебриза Аббас-Мирза.

– А что, ваше сиятельство, – спросил Овечкин, словно подслушав генеральские мысли, – будет войско с персами или нет? Нас сейчас к самому Тифлису уже отвели. До реки Аракс путь ой как не близкий.

– Будет война, – твердо ответил Валериан. – Так что пускай твои люди передохнут. Да и ты подлечись. Придется еще нам с тобой побегать, майор.

Он хлопнул Овечкина по плечу и продолжил путь, так же в одиночестве, обходя двигавшихся с ним в одном направлении, словно бы те не шли, а просто стояли, не сходя с места.

У колодца он дважды окунул оплетенный красным шнурком стакан и каждую порцию выпивал залпом. Вкус жидкости был отвратительный, так ведь не кахетинским он приехал лечиться и не донским.

От колодца Валериан так же скоро пошел к гостинице. Каменное здание в три этажа, едва ли единственный не деревянный дом в Горячеводске, стояло ровно посередине бульвара, так что промахнуться было никак невозможно. Но раньше, чем Валериан увидел владение грека Бетаки, он услышал его. Шумная подвыпившая компания офицеров загородила вход в здание. Когда Мадатов был еще саженях в пятнадцати – двадцати, он услышал сочный звук оплеухи. Толпа расступилась, и человек в разорванной черкеске выскочил и, пригибаясь, скособочась, быстро пошел, почти побежал прочь. Оставшиеся улюкали ему вслед, но один обернулся, увидел подходившего генерала и подал команду. Шум мгновенно умолк, толпа разобралась на две шеренги.

Валериан остановился, не доходя нескольких шагов, и оглядел гуляк. Их было побольше десятка, почти все офицеры Кавказского корпуса; половину Мадатов знал в лицо, у одного вспомнил фамилию.

– Что случилось, Крушинин? – спросил он негромко, зная, что каждое его слово, каждый звук будут услышаны.

Черная тряпичная полоса обматывала шею поручика Кабардинского полка; год назад его ударила горская пуля уже на излете, но он все никак не мог оправиться от контузии, хрипел и усердно кашлял.

– Шулер, ваше сиятельство! Фигура понятная, но до того ведь неловок, что даже противно. Колоду зарядить толком не может, все из рук валится. Вот и отправили его… поучиться.

– Давно под пистолетом не стояли, поручик? – повысил голос Мадатов.

Но Крушинин уже сипел и давился, прижимал обе ладони к горлу, всем существом показывая князю, что никак не может более отвечать.

– Такие не стреляются, ваше сиятельство! – несмело произнес тянувшийся рядом нижегородский драгун.

– Будем надеяться, – сухо бросил Мадатов и пошел скоро ко входу, опасаясь, чтобы офицеры не разглядели усмешки, которая уже своевольно кривила губы от уса до уса.

Сам он всегда сторонился кутежей, даже совсем молодым поручиком-преображенцем, но к подчиненным бывал снисходителен. И он, и они приехали в городок на излечение, а значит, и порядок, и субординацию можно было распустить на одну, а то и на две пуговицы или крючка. Тем более что Крушинина Валериан помнил еще по походу в Казикумух. Дважды он видел его, тогда еще подпоручика, в деле, и оба раза отметил как толкового и храброго офицера. А таким Валериан мог простить многое, тем более в отпуске.

На первом этаже гостиницы было душно, дымно и шумно. Трещали шары биллиарда, хлопали пробки, какая-то совсем упившаяся компания вразнобой выводила солдатскую песню о бое под аулом Гойты. Валериан прошел через анфиладу залов, не торопясь, но и не задерживаясь. Еще раз он мысленно поздравил себя с тем, что не стал снимать номер у Бетаки, как ни уговаривал его грек, а отправил Василия подыскать уютный домишко на окраине Горячеводска. Выходило почти вдвое дороже, но много спокойнее.

Хозяина не было на месте. Жена Бетаки, пухлая баба лет сорока, которую звали Аврора Федосовна, встала из-за обеденного стола и сказала с сожалением, что писем от княгини до сих пор нет. «Пишут, должно быть, ваше сиятельство, – добавила она, едва ли не с жалостью, – да почта не везет почему-то. Может, ось подломилась, а может – разбойники…»

Валериан постоял несколько секунд, оглядывая хозяйку гостиницы сверху вниз и борясь с неистовым желанием вдруг жахнуть кулаком, чтобы разломить нечистую столешницу ровно посередине. Но – только закусил губу, повернулся и вышел.

Софья Александровна, княгиня Мадатова, уехала в Петербург еще в ноябре прошлого, 1825 года. Как только в Тифлис прискакал фельдъегерь с сообщением о смерти государя, она, не медля, начала собираться. Валериан пробовал отговорить ее от поездки, указывал, что перевалы в горах уже могут быть засыпаны снегом. Но Софья отвечала упорно, что она жена своего мужа и тоже хорошо знает, в чем заключается ее долг. Долг этот, как вынужден был признать и Мадатов, состоял в обязанности быть рядом с овдовевшей императрицей. До замужества Софья Александровна состояла фрейлиной при Елизавете Алексеевне, была ее подругой, наперсницей, помогла той пережить и сладкие, и скорбные часы единственного романа в жизни несчастной женщины, покинутой еще живым мужем, замурованной в холодных залах императорского дворца.