Владимир Соболь - Время героев

Женщина, трясясь от ужаса, показала тощей рукой наверх.

— Но его нет там. Он должен вернуться завтра.

— Как я его узнаю?

Женщина молчала.

— Как я его узнаю? — повысил голос Абдул-бек.

— Он уезжал на гнедом мерине, — выронила женщина ответ, нужный абреку, и поскорей захлопнула дверь.

Ночь Абдул-бек провёл у скалы, выбрав подветренную сторону высокого ноздреватого камня; уложил Белого и сам прижался к тёплому боку коня, укрыв обоих от дождя буркой.

Ещё до рассвета он был в седле и проехал дальше, намереваясь перенять врагов вдали от аула. Когда он увидел селение Джембулата, понял, что смертью его детей Таймиев надеялся дать своим способ пережить ещё одну зиму. Он подумал об этом вскользь, не потому, что любая причина могла заставить его изменить решение. Но — понял врага, решившего умереть ради своей семьи.

Он ждал долго. Только когда солнце, скрывшееся за тучами, уже покатилось вниз, на плоскость, по тропе спустились два всадника. Второй ехал на гнедом мерине, байгоровской породы, как определил намётанным взглядом бек.

Он выехал из укрытия и крикнул, перекрывая шелест дождя, что не прекращался со вчерашнего вечера:

— Я ищу Джембулата Таймиева!

— Ты нашёл его! — крикнул второй задиристо, а первый молча потянул из чехла ружьё.

Но бек уже приготовил винтовку и скрывал её от дождя под буркой. Хлопнул выстрел, первый всадник, так и не успевший прицелиться, покатился под копыта коню; второй же, Таймиев, осознав, кто стал на его пути, повернул было коня. Но Белый, застоявшийся за день, легко нагнал гнедого, утомлённого долгой дорогой, и с налёта ударил плечом в плечо. Оба упали, и конь, и всадник; но гнедой поднялся и поскакал дальше, а Таймиев, перекатившись несколько раз по камням, остался лежать.

Абдул-бек спрыгнул вниз и бросил поводья, зная, что Белый останется рядом. Ногой он перевернул врага на спину и наступил сильно на грудь, нацелив в голову пистолет. Таймиев поднял веки и посмотрел снизу вверх взглядом, ещё затуманенным болью.

— Кто послал тебя? — спросил Абдул-бек.

— Дети, дети послали, — прохрипел Джембулат и одной рукой достал из-за пазухи мешочек с деньгами. — До весны дотянуть, только до весны дотянуть бы.

Абдул-бек сильнее надавил ногой, и пленный закричал, забился; на губах его запузырилась розовая пена. Очевидно, при падении сломалось ребро, и осколок его проткнул лёгкое.

— Кто заплатил тебе за смерть Абдул-бека? Отвечай и умрёшь быстро, — обещал бек.

Свободной рукой он достал кинжал и остриём уколол Таймиева в пах.

— Аслан-хан... Аслан-хан хотел отомстить за своего брата... И русский... Русский приезжал к Аслан-хану.

Тот русский, что бежал от тебя и Джабраил-бека... И дети, дети мои! — завыл Таймиев с какой-то нелепой последней надеждой пытаясь поймать взгляд своего убийцы.

Абдул-бек потянул спусковой крючок и, не глядя на то, что ещё секунду назад было человеческой головой, взметнулся в седло. Но через несколько шагов повернул Белого и, свесившись с седла, забрал из руки мертвеца мешок с золотом. Поднялся в стременах, размахнулся и швырнул нечистые деньги как можно дальше за край обрыва. «Если умерли мои сыновья, — мрачно подумал он, — зачем же тогда жить отродью Таймиевых?» — хлопнул Белого по шее и поскакал прочь...

Костёр горел до рассвета, и всю ночь Новицкий глядел сквозь кустарник, как пульсируют языки пламени над сухими стволами, уложенными рядком. Сидел в холодном, сыром осеннем лесу, привалившись к шершавому стволу огромного суковатого дуба. Овчинный полушубок он держал на коленях, прикрывая от сырости полки заряженных винтовки и пистолетов. Бурку он положил на поляне, завернув её так, что со стороны должно было бы показаться, что беспечный человек улёгся вздремнуть, погреться рядом с огнём, не принимая в расчёт, что проснуться ему, скорей всего, уже не придётся. На самом Сергее надета была, поверх рубахи с бешметом, одна черкеска, но он не ощущал холода. Его познабливало, но лёгкая нервная дрожь сделалась ему привычной с того страшного сентябрьского дня.

Тогда он с утра засел за работу, решив воспользоваться вынужденным одиночеством, чтобы завершить, наконец, записки о своём плене. Софья Александровна своими уколами разбудила в нём литературное честолюбие. Ему мало уже было одних донесений Георгиадису и реляций Рыхлевскому с Вельяминовым. Он мечтал уже вновь увидеть свои тексты на страницах «Санкт-Петербургских ведомостей», показать их той же Мадатовой и Грибоедову. Александр Сергеевич, знал Новицкий, отличался не только на дипломатической службе, но и составил себе определённую славу как автор нескольких одноактных комедий. Кроме того, до Тифлиса уже донеслись слухи, что Грибоедов в Петербурге читает в салонах новую свою пьесу, и та имеет успех решительный.

Сергей хорошо работал с утра до полудня, оторвавшись от стола только один раз, чтобы выпить стакан остывшего чая. Служанок своих Зейнаб забрала с собой, а у Новицкого слуги почему-то не задерживались надолго. Вот и вчера он рассчитал очередного вороватого молодца, а потому утром пришлось просить хозяина прислать своего человека с кипятком. Второй же раз спускаться Сергей уже не решился, чтобы не расплескать на расшатавшейся лестнице яркие воспоминания, свободно переливавшиеся через руку и перо на бумагу.

А ровно в полдень, как раз когда начал звонить брегет в жилетном кармане, в дверь постучали, и вошёл нарочный, посланный к Сергею Рыхлевским.

— Их высокоблагородие, начальник канцелярии командующего просит спешно прибыть ваше высокоблагородие, господина Новицкого...

Сергей ещё подивился неожиданной спешке, дал посыльному какую-то мелочь и попросил, пока собирается, оседлать его лошадь, стоявшую в хозяйской конюшне. Вспомнил со вздохом славного рыжего меринка, что так и остался у Джабраила, сложил бумаги и отправился переодеться.

Он вошёл в присутствие в самом весёлом расположении духа и громко поздоровался со всеми сослуживцами сразу, но никто не повернул головы в его сторону. Напротив, каждый старался ближе склониться к столешнице, словно норовя зарыться в бумаги, отгородиться от радостно-молодого, отчаянно-счастливого коллежского советника Сергея Новицкого, ещё не подозревавшего, что ему уготовила злая судьба. «Воздуху, господа, нужно вам! Воздуху!» — хотел было воскликнуть Новицкий. Но в это мгновение дверь в кабинет начальника канцелярии распахнулась, Рыхлевский выскочил и быстро пошёл к Сергею, протягивая навстречу ему большие, пухлые руки. И, только увидев сморщившееся лицо, обрамленное котлетками бакенбард, Сергей почувствовал, что сердце его съёживается, тяжелеет, проваливается всё глубже, глубже и глубже...