Владимир Соболь - Время героев

— Вниз! — заревел Семён, корчась и зажимая рану. — Вниз! Там наши лошади! Вниз скачи, скалы его отожмут от гребня!

Новицкий бежал по склону, прыгая через камни, а вслед ему летел мощный голос казака, пытавшегося перекричать боль:

— Убей его, Александрыч! Убей мерзавца! Убей!..

В самом деле, дальше под самым гребнем стояли мощные ряды скальных выходов, и подняться наверх конному не было возможности. Склон же, по которому скакал Новицкий, выполаживался к речной долине. Река, помнил Сергей, вытекала из горного озера, лежавшего синим зеркалом под перевалом. Если бы абрек решил уходить вверх, он был хорошо заметен в безлесной местности — чёрный всадник на белой лошади. Но сколько Сергей ни обшаривал глазами местность, ничто не двигалось, никто не скакал ни в каком направлении.

«Да и вряд ли Абдул-бек станет спасаться бегством от такого противника, как он, — подумал Сергей. — Скорей всего, он свернул и спрятался за какой-нибудь складкой, неровностью. Уложил коня и выцеливает неразумного русского». Мелькнула мысль — вернуться, но тут же пропала. Слишком много людей погибло из-за знакомства с ним, Новицким, чтобы он ещё трусил и прятался. Он положил винтовку поперёк седла и поехал шагом, напрягая зрение и слух.

Он спустился со склона и поехал параллельно руслу реки, направляясь вверх по течению. С его стороны тянулась широкая галечная отмель, правый же берег поднимался гораздо круче, и там тянулись редкие холмики, за которыми знающий человек вполне мог ожидать засаду. «Ты кожей должен чувствовать человека, который тебя выцеливает», — вспомнил Новицкий слова Зейнаб, и воспоминание укололо сердце, будто кинжалом. И вдруг он почувствовал, что левую щёку будто бы обожгло, словно свечкой или же серником. Не рассуждая, он наклонился к гриве лошади и тут же услышал, как свистнула пуля над головой. Облачко дыма над грядой показало ему, где притаился враг. Сергей тут же направил лошадь в реку, чтобы не дать противнику времени перезарядить винтовку. Но и бек, понимая манёвр врага, выскочил из-за укрытия и быстро помчался ему навстречу. Он то и дело заставлял Белого поворачивать в одну сторону, в другую, свешивался то на левый бок, то на правый. Новицкий остановил лошадь ещё на отмели и, приложившись, ловил мушкой ловкого абрека, который, казалось, двоился в прицеле. Когда же Белый остановился на миг, Сергей потянул спуск, курок сухо щёлкнул — осечка. Новицкий схватился за шашку, и тут бек пустил коня вскачь. Стволом ружья он отразил удар Новицкого, а прикладом выбил противника из седла. Сергей покатился на гальку. Дыхание перехватило, и последнее, что он увидел: огромное копыто своей же лошади, закрывшее от него весь дневной свет, весь мир.

Очнувшись, он понял, что полулежит, прислонившись спиной к валуну. Напротив, на таком же камне, сидел Абдул-бек, поигрывая плетью.

— Очнулся, русский? — спросил он, заметив, как поднялись веки Новицкого.

Сергей не стал отвечать. Он разглядывал ногу бека: ступня прижималась к камню как раз на линии, до которой поднималась вода. Сверху камень был серого цвета, снизу тёмного и казался влажным; так же, подумал Новицкий, разделяются, наверное, жизнь со смертью.

— Ты меня слышишь, русский? — повторил белад.

Новицкий посмотрел за его спину, где по колено в воде ходили две лошади — белая и гнедая. Подумал и поднял взгляд:

— Почему ты меня не убил?

— Успел бы зарядить снова винтовку, убил бы. А когда ты осёкся, подумал — зачем торопиться?

Он помолчал, а Новицкий скосил глаза на свой пояс. Ножны кинжала были пусты.

— Не торопись, — усмехнулся бек, заметив его движение. — Человек живёт только однажды. И умирает всего один раз. Но одни легко, другие же очень трудно. Я знаю — ты храбрый. Ты хотел бы быструю смерть — пулю, кинжал или шашку. Но я решил, что ты будешь умирать долго.

Иных слов Новицкий не ждал. Но отчего-то уже не испытал того животного ужаса, что охватил его при первом разговоре с беладом. Только усталость чувствовал он, только пустоту внутри когда-то живого тела. Абдул-бек поднял с гальки кинжал, тот самый, что когда-то подарил Сергею Атарщиков, и подошёл к Новицкому. Тот смотрел на приближающегося белада с безразличием, удивлявшим его самого. «Боюсь ли я боли? — спросил он себя и ответил решительно: — Больше я уже ничего не боюсь. Ни боли, ни смерти, ни даже этого рябого убийцу... Я не смог защитить друзей, я не сумел даже отомстить за их гибель. Что же мне до того, что случится теперь с моим телом...» Новицкий поднял глаза к небу, скользнул взглядом по тёмному диску солнца, которому было решительно всё равно, что творили внизу несчастные люди. И вдруг словно услышал сверху тихий голос Зейнаб.

— Добыча набега станет добычей набега, — повторил он слова любимой.

Губы его едва шевелились, но Абдул-бек, кажется, услышал его и понял. Он перехватил рукоять кинжала, так, чтобы уместились обе кисти, размахнулся, подняв оружие выше папахи, и, припав на колено, опустил с силой. Отточенное лезвие вошло между раскинутых ног Новицкого, едва не разрезав ему промежность; мелкие камешки, брызнув в стороны, посекли щёку. Оставив кинжал, бек тут же вскочил на ноги.

— Я решил — ты будешь умирать долго, — повторил жестокий абрек. — День, пять, десять дней, двадцать, тридцать...

— Я столько не выдержу, — предупредил Новицкий врага.

Абдул-бек словно бы его не услышал.

— Ты будешь жить. Ты будешь жить долго. И каждый день своей жизни ты будешь помнить: что ты сделал мне и что я сделал тебе. Я, Абдул, сын Джамала, муж Зарифы, отец Латифа и Халила, я приговариваю тебя к такой жизни. К жизни, которая может быть хуже смерти. И если мы с тобой встретимся ещё на горной тропе, пусть Аллах отведёт мою руку.

Он отвернулся, подошёл к гнедой лошади, повёл её за собой и вложил поводья в руку Новицкого.

— Ты не ранен и не поломан, только ушибся. Передохни, соберись с силами и возвращайся. Оружие твоё с той стороны камня. Но я думаю, что ты не будешь стрелять мне в спину. Это не в обычаях русских.

Он медленно поднялся в седло, собрал поводья, но обернулся:

— Там лежит мой нукер, Дауд. Он, наверное, уже умер. Не трогайте его, не калечьте. Я заберу тело ночью.

Новицкий смотрел ему вслед, а когда бек поднялся на берег и исчез за холмиком, поднял голову вверх, закрыл глаза, хотел заплакать и — не сумел...

— Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,

Где оскорблённому есть чувству уголок!..

Карету, мне, карету!

Последние слова Грибоедов выкрикнул, подняв глаза от листа бумаги и обводя взглядом собравшихся.

Ермолов громко зааплодировал. Он сидел, привалясь боком к тому же столу, на котором Александр Сергеевич разложил свою рукопись. Остальные расположились вдоль стен на лавках. Новицкий устроился у самой двери. Свечи, стоявшие в ряд на столе, оставляли в полутьме большую часть комнаты, а лучина, что потрескивала в светце [87] Металлический держатель свечи или лучины, что прикреплялся к стене. над его головой, давала возможность разглядеть свою руку. Но Сергей был доволен таким положением. Он никогда не старался быть на свету, а за последние месяцы полюбил сумрак ещё больше.