Владимир Соболь - Черный гусар

А там, дальше, в поле зрения щурившегося Кутузова, уже вплывали мерно вышагивающие каре пехотных полков дивизии Евгения Маркова. Турецкая конница попыталась остановить их примерно в полутора верстах от лагеря, но частый ружейный огонь отогнал сипахов, курдов, албанцев, а после в смешавшуюся толпу ударили гусары с казаками...

Ланжерон опустил трубу вдоль бедра:

— Ваше высокопревосходительство! Честь имею поздравить вас первым! Признаюсь — сомневался во всём до этой самой минуты. Только ваше упорство и прозорливость...

— Да что ты, голубчик! — Кутузов аккуратно сложил устройство для дальнего видения, достал из-за обшлага мундира платок и промокнул глаз. — Какая там прозорливость у одноглазого. Скажу тебе по секрету — сам-то я как боялся. Всё казалось — лучше бы самому вместе с Марковым... Если уж не пан, то лучше совсем пропадай прямо на месте. Другого Браилова, чай, мне б не простили.

— Но — выиграли же мы. Победили!

Кутузов упёрся ладонями в колени и тяжело поднялся на ноги:

— Почти, граф, почти. Осталось, наверно, немного, но нужно ещё дожать... Ты вот что, голубчик, найди-ка людей понадёжнее, и пускай они за берегом да присмотрят. Чай, завтра, по крайности послезавтра, друг мой Ахмед-паша на тот берег метнётся. И надобно нам, чтобы он добрался туда в целости и сохранности. Что смотришь так недоверчиво? У турок, знаешь ли, тоже законы имеются. И один из них говорит, что визирь, находящийся в окружении, переговоры о мире вести не должен. А нам переговоры нужны.

Ланжерон напрягся и подобрал губы.

— Что ещё? — улыбнулся Кутузов.

— Генерал Багратион, когда командовал Дунайской армией, говорил...

Граф замялся. Кутузов его подбодрил:

— Ну же, интересно мне — что такого говаривал вам князь Пётр?

— Генерал Багратион говорил, что мирный договор надобно составлять в походной палатке, а подписывать — на спине великого визиря. В крайнем случае — на полковом барабане.

Единственный глаз Михаила Илларионовича загорелся от весёлого изумления:

— Ну, голубчик, напомни мне, старику, какой же мирный договор подписал с турками князь Пётр Багратион?.. Не знаешь? И мне, милый граф, никак что-то не вспомнить. А мы с вами его подпишем...

Ночью лужи схватились первым ледком, и он сладко хрустел под копытами. Отдохнувшие лошади шли бойко, почти играя, все норовили перейти на быструю рысь, но всадники одерживали их, примеряясь к турецким офицерам, что ехали посреди эскадрона. Их лошади передвигались так медленно, словно нащупывая каждым шагом твёрдую землю. Русским было непривычно видеть таких заморённых неприятельских лошадей. На людей же они и не смотрели.

Перед штабом их уже ждали. Мадатов подал сигнал гусарам остановиться и разомкнуть строй. Один взвод спешился и принял лошадей у турок. Те же, лишь оказавшись на земле, сразу пошли вперёд. Валериану показалось, что их поддерживает одно движение, стоит им стать на месте, и они тут же рухнут.

Дежурный генерал отсалютовал парламентёрам и повёл делегацию к главнокомандующему. Кутузов принял их стоя. Генералы — Ланжерон, Воронцов, Эссен и другие — тоже стояли смирно.

Шедший первым высокий и стройный паша заговорил хрипло и отрывисто, будто бы каркая.

Штатский человек в тёмном вицмундире, почтительно наклонившись, слушал внимательно и спокойно.

— Трёхбунчужный паша Мехмет Чапан-оглу, — заговорил он, поворачиваясь к Кутузову, когда турок закончил. — Командующий лагерем великого визиря в его отсутствие сообщает генералу от инфантерии Кутузову о несчастном положении вверенной ему армии. Солдаты и офицеры совершенно лишены продовольствия. Восемь тысяч лошадей, слава и гордость турецкой конницы, за три месяца осады пали практически все... И были съедены... Все имевшиеся палатки пошли на топливо для костров... Янычары, сипахи, солдаты корпуса низами-джадид ютятся в ямах, словно животные, и питаются вырытыми кореньями... Ядра русской артиллерии не уносят столько жизней, сколько вырывают болезни... Каждый день умирает несколько сот человек, а живые не имеют более сил похоронить достойно своих товарищей... Трёхбунчужный паша Чапан-оглу обращается к милосердию русского главнокомандующего...

Паша слушал русского переводчика, всё более и более раскачиваясь. Измождённое его тело словно бы колыхалось лёгким ветерком, тянувшим от окна, раскрытого в сад.

Когда Артемий Прокофьевич замолчал, Кутузов прикрыл глаз и выдержал паузу.

— Я... — начал он, наконец. — Я потрясён мужеством славного Мехмета Чапан-оглу, его офицеров, его солдат. Я горжусь, что мне выпал случай сражаться с армией столь храброй и сведущей в искусстве потехи воинской. Случай доставил победу одной стороне. Случай мог повернуться лицом к другой... Врачи, которых я посылал к турецким солдатам, сообщали о страшном их положении... Поэтому нами решено было принять предложение великого визиря Ахмед-паши о перемирии... Поэтому я предлагаю паше Чапан-оглу вывести армию из лагеря, где уже сама местность, кажется, заражена всеми болезнями. Оружие и все предметы, относящиеся к делу ратному, остаются на месте. Русская армия берёт турецкую на сохранение и только лишь на время перемирия... Точные условия, очерёдность вывода войск славный Чапан-оглу может обсудить с генералом Эссеном спустя час. Пока же прошу воспользоваться нашим гостеприимством...

Когда турки вышли из комнаты, Кутузов опустился на стул:

— Не знаю... Не знаю я другой нации, что могла бы перенести такие страдания. Сколько же они вытерпели в осаде... Лошадиное мясо ели без всякой соли, а то ещё и сырое... Ямы в земле отрывали, только чтобы улечься, а многим и не проснуться... Триста умерших в день...

— Но Суворов же ещё говаривал — что их жалеть, они же все басурмане. — Ланжерон, изогнув губы в подобии улыбки, напомнил Кутузову его же слова, сказанные на поле под Рущуком.

— Покуда дерёмся — да. Когда опустили ружья, можно и пожалеть... Хотя, впрочем, и вы правы, граф. Своих беречь надобно куда больше. Поэтому и не шли на штурм лагеря, поэтому и ограничивались одной лишь бомбардировкой. Поэтому и помощь им придерживали, чтобы утомить поскорее... Теперь, что же, говорят — осталось в живых менее одной трети. Из сорока тысяч едва лишь двенадцать.

— Поздравляю вас, ваше сиятельство, с полной победой.

Кутузов махнул рукой: оставьте, мол, граф...

— Но это же совершенно известно, — настаивал Ланжерон. — Указ его величества о возведении вас в достоинство графа Российской империи уже составлен, подписан. Разве что ещё не доставлен в армию.

— Когда доставят, Александр Фёдорович, тогда и говорить будем. Жену я, впрочем, уже поздравил. Но нам с вами думать надлежит о другом. Победы полной я пока что никак не вижу. Да — левый берег теперь исключительно наш. Даже Измаил-бей ушёл обратно через реку. Но визирь в Шумле и ждёт подхода нового войска... Идти нам к нему? Сколько лет уже здесь воюем, пора бы, наверное, и понять — за Дунаем ничего полезного для нас нет!