Виктор Потиевский - Всадник времени

— Ваше высокоблагородие! Справа впереди!

— Вижу, Огнёв, спасибо, — Вересаев повернул пулемёт на шарнирах станка и срезал австрийского солдата, пригнувшегося и уже вскинувшего винтовку для выстрела в пулемётчика, то есть в него. Но он успел первым. Пулемёт методично, строго и размеренно отстукивал свою неумолимую смертельную мелодию...

День ещё не перевалил за полдень, а генерал Маннергейм уже успел переправить на правый берег всю бригаду полностью. Когда ему доложили о потерях: не более десяти солдат и шестидесяти лошадей, он понял, что выиграл этот бой, хотя и отступил. Задача была решена блестяще.

...Стояла глубокая ночь, когда адъютант постучался в комнату, где отдыхал командир бригады. Сразу же после событий на левом берегу Вейкселя части бригады расквартировались в небольшом польском городке. Барон, вымотанный до предела прошедшими событиями, провоевавший почти трое суток без сна, теперь спал как убитый. Не достучавшись, адъютант вошёл.

Когда ему наконец удалось разбудить генерала, тот с раздражённым удивлением посмотрел на своего помощника.

— Ваше превосходительство... — Адъютант улыбался. — Только что пришло сообщение. Позвольте мне первому поздравить вас орденом Святого Георгия IV степени! От души, от всей души, Ваше превосходительство!

Едва проснувшийся генерал улыбался. Это за Климонтов. За прикрытие стрелков. За переправу. За личное мужество. И радость его была велика. Он улыбался.

1914. Ноябрь.

Немецкие бомбомёты ухали гулко и надтреснуто. Бомбы со звоном раскидывали шрапнель. Но стрельба шла неприцельная и серьёзного урона не наносила. Волохов наблюдал за обстановкой с невысокого холма возле своего штаба.

Снег выпал в конце ноября. Дул холодный северо-восточный ветер. Здесь, в холмистой, поросшей густым смешанным лесом местности, было где спрятать лошадей от германской артиллерии.

Волохов выбрал для штаба своего второго гусарского эскадрона небольшой домик на опушке леса. Скорее всего, это было жильё некоего лесного работника, сбежавшего от войны.

На огороженном дворе для скота разместили часть лошадей. Там даже оставалось сено, заготовленное с лета. Коровы, видать, были, но сейчас, конечно, всё пустовало.

На ночлег эскадрон уходил в селение, где и был расквартирован. А в боевом резерве находился здесь.

В штаб провели полевой телефон. В эскадроны это делали не всегда. В артиллерийскую батарею — обязательно. А в эскадроны... Уже с первого года войны ощущалась нехватка в проводе. Да и аппаратов тоже едва хватало. Но Волохов без связи не сидел никогда. В гвардии и обеспечение было получше, и строгости больше. Отборные части всё-таки.

Подъехавший молодой гусар спешился, подбежал к командиру:

— Ваше высокоблагородие! [14] Обращение к офицеру до поручика — «благородие», начиная с ротмистра — «высокоблагородие». Поручика Векшина... Это...

— Ну?!

— Шрапнелью в грудь... Смертное поранение. Вот... Ваше высокоблагородие.

— Далеко?

— Да здесь, шагов двести.

— Фельдшер там?

— Так точно!

— Если можно нести... — Волохов вдруг понял, что если уж «поранение смертное», то нести можно. А может, ещё и не смертное... Такой молодой Векшин. Двадцать три только было. Дворянин потомственный. И вообще хороший офицер... — Если можно, нести... сюда... в штаб принесите поручика.

— Слушаюсь, Ваше высокоблагородие!

Волохов молча смотрел, как рассеивается в чистом утреннем воздухе очередное красное шрапнельное облако, с досадой сознавая, что смерть из немецких бомбомётов всё-таки достаёт его людей. Вот так, даже не в атаке...

Вчера вечером он заглянул в церковь, здесь же, неподалёку, на краю деревни, в которой расквартировался штаб его полка — Гродненских гусар. Католическая церковь, польская. Тяжкое впечатление. У войны нет ни границ, ни предела... Кружевные оборочки и шёлковые облачения ксёндзов разбросаны по полу... Разорванная латинская библия валяется у стены. Мёртвый немец при входе. С вывернутыми карманами и искажённым от боли застывшим лицом к небу. В груди узкий и окровавленный след от штыка... Мундир разорван у ворота — и на груди искали... Люди совсем звереют на войне. Даже в церкви на полу нагажено... Зачем это? Ведь люди же! Не псы бешеные...

Бомбы рвались звонко, свистела летящая шрапнель. Он никак не мог отделаться от этого тяжкого воспоминания церкви...

Спустился к штабу — принять донесение. Прискакал офицер связи с приказом из полка.

— Господин ротмистр! Приказ командира полка — в пакете. И на словах полковник Головин просил передать сразу же, немедля. Надо отбить батарею третьего Донского казачьего дивизиона. Немцы прорвались к ним...

Волохов распечатал конверт, уже сев на коня.

— Эскадрон к бою!

Через пару минут его конники вынеслись из-за деревьев и за считанные мгновения доскакали. Стремительно летящие, с длинными стальными пиками наперевес, они ударили по идущим в атаку немецким пехотинцам с правого фланга. Кто колол пикой, кто стрелял из винтовки на скаку, а потом, убрав её за спину, выхватил шашку. Гусары навалились на вражеские цепи, спутали их, как это бывает при удачной конной атаке...

Казачьи гаубицы стояли на прямой наводке и били картечью, подпрыгивая каждый раз при стрельбе, которую артиллеристы вели по прущим на них немецким солдатам. С появлением конных гусар орудия смолкли, и бомбардиры, и канониры теперь, тщательно целясь из винтовок, помогали гусарам, добивая уже повернувших назад германцев.

Эскадрон поскакал следом, догоняя, рассеивая пехоту противника. Но далеко не преследовал, чтобы, отклонившись влево, после разгрома неприятеля, наступавшего на казачью батарею, сохранить все свои силы. По приказу ротмистра эскадрон укрылся в лесу.

Сгруппировавшись за деревьями, спешились. Волохов поднялся на холм и в бинокль наблюдал за боевой обстановкой. Обер-офицер, помощник командира эскадрона поручик Нелидов подскакал вместе с эскадронным вахмистром Боковым.

— Господин ротмистр! Наши потери: корнет Колин и взводный унтер-офицер Голованов, — убиты. И трое нижних чинов. Ранено шесть человек, все легко. В том числе один офицер, поручик Вагин. Тяжело раненных нет.

Волохов кивнул.

— Разрешите идти?

Оставшись один, он стоял под невысоким дубом. Молодая дубовая рощица на вершине холма не мешала обзору, создавая, однако, удобное прикрытие для наблюдателя. Сам холм возвышался над зарослями всего-то саженей на десять — пятнадцать. Но этого оказалось достаточно, чтобы обозревать в бинокль весь ближний театр военных действий.

Волохов понимал, что для такой атаки потери были совсем малы, но душа всё равно болела. И вовсе не потому, что всех своих людей он знал в лицо. Он даже не уточнил фамилии погибших рядовых гусар, потому что за всех переживал очень. За всех, без исключения. Волохов, как человек сильной воли, а слабый не командует эскадроном, тем более на фронте, и как сильный волей и духом человек, он испытывал обострение, усиление чувства ответственности за своих гусар в минуты и часы особой опасности. Становился крайне сосредоточен и вдумчив, старался учесть все обстоятельства боя в наступлении или обороне. И у него получалось. Но и когда потери были неизбежны и даже очень малы, он страдал. Ничем, однако, не выказывая это внешне.