Андрей Васильченко - Ярославский мятеж

В материалах к житию сообщалось: «Матери, жены, сестры ушедших бросились к отцу Николаю, слезно прося отслужить молебен о спасении ушедших и уведенных ополченцев. Дочь отговаривала отца Николая от этого, но он счел своим христианским долгом, долгом пастыря выполнить просьбу женщин и отслужил молебен о здравии. Отряд повстанцев двигался медленно. Пройдя около десяти верст, они попали под дождь, стали разбредаться и к вечеру того же дня все лацковцы вернулись домой целыми и невредимыми. Собравшиеся вскоре активисты комбедовцы расценили молебен как контрреволюционный акт и впоследствии оклеветали отца Николая, утверждая, что он служил молебен якобы „о даровании победы над советской властью“. На другой день стало известно, что в Лацковскую и соседние волости направляется карательный отряд красноармейцев (латышских стрелков), чтобы расправиться с организаторами и участниками восстания; дошли слухи о расстрелах нескольких священников в соседних приходах. Отец Николай оставался в это время дома один с 22-летней дочерью Ольгой и 13-летним сыном Владимиром, жена находилась у больной матери, но должна была вскоре вернуться в Лацкое. И дети, и близкие к отцу Николаю крестьяне советовали ему на время скрыться, предлагали убежище: „Батюшка, пойди в любую избу, и будешь цел“. Но отец Николай отвечал: „Я не совершал никаких преступлений и ничего не боюсь“. Не считая себя виновным в чем-либо перед властью, не находя возможным оставить паству и своим бегством дать повод к подозрениям, отец Николай решил всецело предаться воле Божией. В эти дни, предчувствуя близкую кончину, он написал прощальное письмо жене и детям, в котором выражал любовь и признательность супруге за прожитые вместе годы и за помощь во всех делах, обращался к каждому из детей, говоря об их достоинствах и недостатках, давая советы на будущую жизнь, призывал всех к твердой вере и любви друг к другу и благословлял всех. Получив утром 18 (или, по другим воспоминаниям, 19) октября телеграмму от жены, отец Николай немедленно поехал на станцию, чтобы встретить ее, но, прождав на вокзале целый день (поезда из Ярославля ходили нерегулярно), не встретил ее и поздно вечером вернулся домой. Дочь Ольга вспоминала, что этой ночью батюшка в своей комнате молился, стоя на коленях перед иконами со свечой в руке. 20 октября 1918 года была Димитриевская родительская суббота. Отец Николай служил в Вознесенской церкви заупокойную литургию и панихиду. Участь отца Николая была решена утром этого дня в разговоре командира прибывшего в Лацкое карательного отряда и членов волисполкома. В ответ на запрос, кого местный совет считает нужным предать казни, было предложено два человека: кузнец Д.Р. Воробьев, не сочувствовавший новым порядкам и волисполкому, и отец Николай. Однако члены исполкома пришли к выводу, что кузнец необходим селу, и было решено расстрелять только священника».

Если же возвращаться к сюжету с Толгским монастырем, то вовсе не исключено, что благословить Перхурова мог митрополит Агафангел, позже ставший местоблюстителем патриаршего престола. Отсюда и родилась легенда про благословение патриарха Тихона. Опять же, весьма показательно, что в своих показаниях и воспоминаниях Перхуров избегает упоминать Толгский монастырь, словно пытается старательно замолчать этот сюжет, что указывает на его стремление либо не выдать, либо не «подставить» кого-то связанного с монастырем. В любом случае, когда стало ясно, что помощи Ярославлю не приходится ждать ни из сел, ни из Рыбинска, то было решено нанести удар по позициям красных, которые вели в Тверицах активные боевые действия против отряда Карла Гоппера. Однако по мере приближения к станции Филино разведчики донесли, что бои в Тверицах прекратились и здесь теперь сосредоточена крупная красная группировка, атаковать которую силами пятидесяти человек было бы форменным самоубийством. Путь в Ярославль также был закрыт. В своих воспоминаниях Перхуров написал: «Действительно, от Ярославля не доносилось звуков стрельбы, которые перед этим были слышны хорошо. Тогда я окончательно решил двигаться на восток, предоставив желающим уйти из отряда. При подходе к Костроме у меня было не больше 35 человек. Остановившись под Костромой верстах в двенадцати, я послал двух человек в город узнать о происшедшем в Ярославле и принести, если возможно, газеты. Посланные ушли, а на рассвете мы были атакованы кавалерией красных, силой с эскадрон. После небольшой перестрелки нам удалось уйти в болото без потерь. Через это болото, пробираясь в некоторых местах в воде по пояс, мы вышли к деревне, около которой, по условию, должны были ждать посланные в Кострому. На следующий день они вернулись и принесли проверенные сведения о падении Ярославля. После этого известия из отряда ушли еще несколько человек, считавших более удобным пробираться на восток поодиночке. Осталось 17 человек. С ними я дошел до первой пристани на Волге ниже Костромы. Здесь я отпустил еще 11 человек. Остались я, поручик Березовский, подполковник Ивановский». С этими людьми через месяц Перхуров добрался до Казани, где позже смог присоединиться к армии Колчака.

Уход Перхурова со своим отрядом, передача общего командования генералу Карпову и потеря тверицкого участка фронта произвели на оборонявшихся из последних сил ярославских белогвардейцев самое гнетущее впечатление. Карл Гоппер еще 17 июля запрашивал у Карпова разрешение на эвакуацию заволжского отряда, но получил отказ, а также «просьбу» продержаться еще хотя бы пару дней. Для крошечного тверицкого белого контингента это означало неизбежную гибель. Балашов в книге «Пламя над Волгой» так описывал этот трагический эпизод: «После неоднократных атак красные войска полностью овладели Тверицами. Мятежники бросились к пароходам, баржам и просто плотам, стремясь переправиться на правый берег Волги и спастись бегством. Огнем артиллерии все эти переправочные средства были потоплены» . Впрочем, далеко не всем удалось сесть на пароходы. Именно эта неудача случайно позволила спастись крошечному отряду, который возглавлял лично Карл Гоппер – он планировал прикрывать отход своих подчиненных: «Мы вечером стали уже дожидаться прибытия за нами парохода – перевоза. В час ночи отчалил пароход с того берега, и, когда он стал приближаться к нашему берегу, я со своим адъютантом побежали, чтобы снять посты. Когда я вернулся с последними бойцами с постов и приближался к берегу, пароход отчалил, несмотря на наши крики подождать нас. Пароход находился под пулеметным огнем со стороны ст. Урочь и, очевидно, не мог больше ждать. Мы остались 16 человек в беспомощном положении на берегу, остальные, с постов, более близких к берегу, успели сесть на пароход. В последний день у нас осталось бойцов человек 35–40 и кроме того – человек 10 – заботившихся по хозяйству и разносивших патроны. Каждую минуту красные, заметивши наш отход, могли подойти к берегу и нас захватить. Мы стояли на месте, не зная, что предпринять. Более спокойная часть нашего участка была к югу, со стороны деревни Савино, откуда сегодня, почти весь день, не было стрельбы. Мы направились берегом в ту сторону. Но не отошли мы еще 300 шагов, как заметили, что с того берега снова отчаливает пароход, на этот раз другой, поменьше. Мы побежали навстречу. Осталось между нами уже не более 30 саженей, как по пароходу красные снова открыли сильный пулеметный огонь, почему пароход повернул обратно, и мы очутились в еще более худшем положении, т. к. красные, заметив нас, направили свой огонь вдоль берега».