Эрнест Капандю - Рыцарь в черном плаще

Карета остановилась у крыльца. Множество лакеев в разных ливреях, стоявших в передней, и множество экипажей во дворе свидетельствовали о множестве гостей.

Выйдя из кареты, Ришелье и Креки немного отстали от спутников. Маркиз взял за руку герцога.

— Любезный герцог, — сказал он, — хотите, чтобы я высказал вам свои сомнения?

Ришелье посмотрел на него с выражением, в котором смешивались и насмешка, и чистосердечие.

— Высказывайтесь, мой милый, — сказал он. — Мой дед был кардиналом, и, хотя сам я не священник, все же должен был унаследовать от него хотя бы привилегию выслушивать чужие признания.

— Мой неожиданный визит к мадам д'Этиоль не случаен.

— Вы так думаете?

— Уверен.

— Что ж, вы не ошибаетесь.

— Так, значит, все это неспроста!

— Разумеется!

Креки с любопытством наклонился к своему спутнику.

— В чем же дело?

Герцог хитро улыбнулся.

— Вы не догадываетесь? — спросил он.

— Нет.

— Тогда вы узнаете все, когда…

Ришелье остановился, размышляя.

— Когда? — с нетерпением спросил Креки.

— Когда мы позавтракаем с мадам д'Этиоль.

— Почему же не раньше?

— Потому что раньше… невозможно.

— Но…

— Молчите, мой милый, мой милейший, и будьте благоразумны.

Креки расхохотался.

— Знаете ли, вы чертовски раздразнили мое любопытство!

— Понимаю.

— Зато я ничего не понимаю!

— Вы поймете, когда придет время, любезный маркиз — до тех пор не расспрашивайте. Убаюкивайте себя предвкушением.

— Я буду себя убаюкивать, несомненно, но не засну.

Ришелье жестом предложил маркизу проследовать в замок.

Выстроенный в живописном месте замок д'Этиоль был архитектурным шедевром и поистине волшебным зданием, в котором искусно совмещались и ослепительная роскошь, и изящный вкус, так прославившие восемнадцатый век — странный век французской истории, когда умер Людовик XIV и родился Наполеон I; век угасания старой королевской династии и появления династии новой — императорской; век прогресса, давший миру Вольтера и Руссо; век сильный, могучий, где все было грандиозно: величие и упадок, роскошь и нищета, слава и бесчестие; наконец, век, который все разрушил, уничтожил, поглотил и все воссоздал!

Но, простите меня, читатели, я увлекся, далеко отступил от предмета нашего повествования. Возвратимся же поскорее в прекрасный замок Этиоль, в эту милую обитель, где все, очевидно, служило тому, чтобы вызывать восторг и доставлять удобство: роскошь меблировки, великолепие экипажей, изысканный стол, беспрерывные празднества — это было восхитительное жилище, где хозяйкой была очаровательная женщина.

Завтрак был подан в розовой столовой, огромные окна которой позволяли гостям любоваться живописным пейзажем.

Пятнадцать мужчин, представлявшие цвет французской аристократии, искусства, науки, литературы и финансовых кругов, сидели вокруг стола в обществе десяти женщин, сиявших драгоценностями и красотой.

Но самая прекрасная сидела на почетном месте, угощая гостей, как умная хозяйка, желающая нравиться всем.

Это была Антуанетта д'Этиоль.

Антуанетта славилась не только тем, что она прекрасна, но и тем, что обольстительна в буквальном значении этого слова. Черты ее были тонкими, нежными, изящными; взгляд был мягким, как бархат, голос с небольшим оттенком истомы, который порой был звонким, как струна; ее чудные волосы были пепельного цвета с великолепным золотистым отблеском; кожа ее имела белизну перламутра, а рот напоминал амуров Альбано.

Но всего обольстительнее была неуловимая прелесть ее личика, отражавшего попеременно лукавство, кротость, доброту, глубину мысли и любовь. Это чрезвычайно выразительное лицо являлось истинным отражением души. Стан ее был очень строен, позы благородны и кокетливы; походка грациозна, ножки миниатюрны, руки совершенны. Одаренная женскими чарами, Антуанетта в совершенстве знала науку туалета.

По правую руку ее сидел Ришелье, по левую Вольтер, напротив помещался ее крестный отец и благодетель Турншер. Другие места были заняты виконтом де Таванном, маркизом де Креки, аббатом де Берни, графом де Рие, Пуассоном — братом Антуанетты, которому было тогда только двадцать лет, — далее сидела мадам Госсе с другом дома мадам де Рие, женой банкира, мадам де Вильмюр, замок которой находился по соседству с замком Этиоль, мадам де Лисней со своей дочерью, хорошенькой кузиной Антуанетты.

Возле мадам де Вильмюр сидел Норман д'Этиоль, муж Антуанетты, человек низенького роста с отталкивающим лицом.

Из четверых других мужчин трое были знаменитостями: Бусле — живописец, Фавар — драматург и Жанти-Бернар — поэт. Четвертый мужчина с серьезной физиономией, в строгом костюме, с проницательным и ясным взором, был Пейрони, знаменитый хирург.

Живой и остроумный разговор шел весело и душевно, каждой новой шутке все весело смеялись.

— Господа! — сказала Антуанетта д'Этиоль, до того тихо говорившая с герцогом Ришелье. — Позвольте мне сообщить вам приятное известие: герцог любезно обещал мне формально испросить у его величества позволение, чтобы «Искательница ума» была поставлена в придворном театре.

Фавар вспыхнул.

— В самом деле?

— Да-да! Это решено, не правда ли, герцог?

— Обещаю вам. — отвечал Ришелье.

— Довольны ли вы, Фавар?

— Доволен ли! — воскликнул автор, тогда еще малоизвестный. — Мог ли я мечтать о большем счастье? Ах! Все радости моей жизни достаются мне от вас: вы — муза, вдохновляющая меня!

— А месье де Вольтер подает вам советы.

— Фавару нужны только похвалы, — ответил Вольтер.

— Я никогда не забуду, что со мной случилось через два дня после премьеры вашей очаровательной пьесы, — сказал Турншер, смеясь.

— В самом деле, — сказала мадам д'Этиоль, также засмеявшись, — представьте себе, господа, после премьеры «Искательницы ума» я пришла в такой восторг, что умирала от желания увидеть автора и осыпать его похвалами. Я попросила дядюшку на следующий день исполнить мое желание, и он мне обещал.

— Верно, — продолжал Турншер, — а когда я отправился к Фавару, думая, что еду к поэту, я нашел кондитера…

— Увы! Такова была моя профессия! — сокрушенно сказал Фавар.

— Он обжаривал в масле пирожки, — прибавила мадам д'Этиоль.

— Не говорите дурно о пирожках, — сказал Пейрони с серьезным видом, — пирожки в масле выдумал отец Фавара, и они оказывают большие услуги желудочным больным.

— Кене предписал именно их бедной Сабине, — заметил Таванн.

— Кстати, — заметил Креки, — Даже говорил мне третьего дня, что его дочери гораздо лучше.

— Уверяют, что она спасена.

— Узнали, наконец, кто ранил эту несчастную девушку? — спросила мадам д'Этиоль.