Жюль Верн - Приключения троих русских и троих англичан. Плавающий город. Священник в 1839 году: [романы]

Не будем мешать ему. Отправимся лучше в другой дом, хотя назвать домом лачугу старой Абраксы можно лишь при очень большом желании. Итак, здесь тоже не спали в эту ночь.

— Ах ты, корявая старушонка, дурачить меня вздумала! Да я оставлю от тебя лишь горсточку гнилых костей!

— Если так будет продолжаться и дальше, я уйду от вас. Не могу больше жить в этом аду.

— Ну, и что же ты будешь делать?

— Выдам вашу подлую шайку!

Мордом кинулся, было на Пьера. Старуха остановила его, открыла потайной шкафчик в стене, вынула оттуда портфель и достала какую-то бумагу. Документ был, похоже, не слишком древний, даже не пожелтевший. Она прочла: «Если когда-нибудь я захочу рассказать о друзьях, с которыми жил, которые оказали мне помощь и поддержку, то, прежде всего, заявляю, что вместе с ними участвовал в преступлении: мы убили путешественника на дороге в Ренн. Преступников тогда так и не нашли. Подпись: Пьер (Эрве), кюре».

Это напоминание отрезвило Пьера.

— Мы сделали два экземпляра, чтобы время от времени приводить тебя в чувство, — сказала Абракса. — К тому же есть наше обязательство служить тебе, пока Анна не станет твоей, не так ли? Ступай, донеси на нас! А мы представим правосудию этот маленький листочек. — Старуха потрепала ошеломленного Пьера по плечу. — Ты сердишься, сынок. Не любишь, когда указывают на твои слабости. Он просто смешон сегодня, Мордом.

— Не раздражай его, а то укусит, — отозвался бандит.

— Ладно! Тогда расскажи нам о том, что ты сделал ночью. Это его немного воодушевит. Да говори правду… Пойду, схожу за любовным напитком.

— А мне дашь попробовать? — ухмыльнулся Мордом.

— Тебе-то зачем?

— Бьюсь об заклад, ты наливаешь туда слишком много живой воды.

— Пожалуй. Может, поцелуешь меня за это?

— Ну, конечно!

— Но только смотри: под цветами часто скрываются шипы.

— Вот-вот, это же самое говорил последний из тех, кого я прикончил.

— Кто это?

— Да болван развлекался со своей подружкой, а я пришил его одним ударом.

— Уверена, и подружку не оставил в беде…

— О да, старая ведьма. Лакомый кусочек, доложу я тебе.

— Ну, ладно, поцелуй меня!

Мордом подошел к старухе и поцеловал ее, если грубость такого животного вообще можно назвать поцелуем. При этом Пьер буквально подпрыгнул в своем углу.

— Чем это вы там занимаетесь?

— Ничем, сынок, погоди немного.

Комнату освещала масляная лампа, причудливые тени скользили по стенам. Посредине водрузили череп со свечой. Свет, проникая в пустые глазницы, отверстия носа и рта, отбрасывал на противоположной стене зловещую тень человеческого лица. А рядом — словно оживший скелет животного.

Становилось прохладно, старуха, бросив в котел несколько виноградных побегов и листьев, придвинулась к камину, поставила по левую и по правую стороны две скамеечки и приказала Пьеру и Мордому сесть. Задула свечу.

Было уже поздно, старинные башенные часы пробили одиннадцать, а затем раздался церковный гимн в честь Поста.

— Что это за гимн, кюре? — поинтересовалась колдунья.

— Зачем тебе знать?

— Я все хочу знать, сынок. И потом, это может оказаться добрым предзнаменованием. О чем в нем говорится?

— Ну, Пьер, — вмешался Мордом, — ты заставляешь нас ждать!

— Заткнись, Мордом. Тебе бы вообще не следовало открывать рот. Невежа, ты ни единой буквы-то писать не умеешь, а туда же!

— Угомонись, Мордом. Ты ведь знаешь, Пьер не жалует тебя, так и не нарывайся, не раздражай его попусту. Молчи, пока не спросят.

Утихомирив домочадцев, Абракса взяла старинный, почерневший пергамент [489] Пергамент — кожа животных, особым образом обработанная для всяких поделок. Раньше служила для письма, являясь предшественницей бумаги. Пергаментом называется также написанный на нем текст. с опаленными краями, длинную заостренную кость, крошечный череп, наполненный красными чернилами, обмакнула в чернила кость и принялась писать.

— Что ты делаешь?

— Записываю первую строфу гимна. Переведи мне его целиком.

— Вот еще! Что я, в семинарии, что ли?

— А в семинарии чудесно, не правда ли?

— Закрой рот, а не то я убью тебя!

— Да нет же! Вспомни, как там хорошо, — дразнила старуха.

— Проклятье! Получай же!

И Пьер запустил в Абраксу камнем. Она увильнула от удара, и камень разбил висевший на стене скелет. Кости с глухим стуком попадали на пол.

— Будешь буйствовать, не узнаешь грядущего и не получишь Анну!

— Что я наделал! Прости меня, я никогда больше не буду!

В эту минуту Пьер походил на несмышленого младенца. Он целовал Абраксе колени, обливал слезами ее морщинистые руки. Угроза подействовала отрезвляюще, как будто на него разом вылили ушат ледяной воды; Пьер стал податлив, хоть веревки вей, кроток, как ягненок. Колдунья глядела на него и с нескрываемым презрением, и с нежностью одновременно.

— Я люблю тебя, а потому прощаю. Встань. Я желаю тебе только счастья, однако ты огорчаешь меня. Как горячи твои руки! Сын мой, я вовсе не хочу, чтобы ты возвращался в семинарию. В семинарию, слышишь, Пьер, в семинарию!

Старуха кричала, словно каленым железом прижигая открытую рану. Пьер сжал зубы, точно пациент во время операции. На него было страшно смотреть, он то краснел, то бледнел, вот-вот готовый взорваться.

— Повторяй медленно и четко слова гимна, — произнесла, наконец, Абракса.

Пьер повиновался. Старуха глубоко задумалась, казалось, что она тоже повторяет про себя непонятные ей слова.

— Теперь переводи.

— О, Всемогущий, услышь наши молитвы, внемли мольбе молодого человека!

— Замолчи! Пусть будет тихо!

Абракса впала в состояние глубокой прострации [490] Прострация — угнетенное состояние, выражающееся в полном упадке сил, безразличии к окружающему. , казалось, что старуха сосредоточенно высчитывает что-то. Затем она взяла деревянную дощечку, расчерченную на клеточки, подобно шахматной доске, с той лишь разницей, что у этой все клеточки были белыми, пересчитала их и, похоже, осталась недовольна — двадцать четыре. Такое число ей явно не нравилось. Перевернув дощечку, Абракса взялась за отточенную кость, обмакнула ее в красные чернила и нарисовала опять некое подобие шахматной доски, только эта была меньше первой, всего в двадцать клеточек, и располагались они не в форме квадрата, а прямоугольником: пять клеточек в длину, четыре в ширину.

Отложив перо, Абракса поднесла дощечку к огню, чтобы та высохла, а затем положила на камин.

Мордом тем временем задремал. На грубом лице играли огненные отсветы, и от этого спящий Мордом казался фантастическим монстром с несколькими головами.

Пьер, напротив, очень внимательно следил за каждым движением колдуньи, хоть ничего не смыслил в ее приготовлениях. Нечто похожее ему приходилось видеть едва ли не каждую ночь, но сегодня, именно сегодня старуха обещала открыть ему будущее. Вообще-то Пьер не слишком доверял колдовству, однако необычное действо завораживало его; если ничего не выйдет, это, по крайней мере, зрелище.