Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

– Н-нет. – Гаррик, застигнутый вопросом врасплох, от неожиданности расплескал кофе.

– О чем, интересно? – спросил Шон.

Они молчали, Гаррик нервно водил по столу рукой. Он очень боялся этой минуты – а вдруг брат догадается, что это его, Шона, ребенок, и прогонит их, Анну с ребенком, прогонит и оставит его ни с чем.

– Скажи ему, Гаррик, – скомандовала Анна.

– У Анны будет ребенок, – сказал Гаррик. И вдруг увидел, как удивление Шона сменяется бурной радостью, почувствовал, как его обнимает сильная рука брата, да так крепко, до боли, чуть совсем его не раздавила.

– Так это же здорово! – восхищенно восклицал Шон. – Это же просто чудесно! Гаррик, продолжай в том же духе, и у нас будет полный дом детей. Да я просто горжусь тобой, брат!

Гаррик глупо улыбался, у него словно камень с души свалился, а Шон уже осторожно обнимал Анну и целовал ее в лоб:

– Молодец, Анна, ты уж постарайся, чтобы мальчик был. Нам позарез нужна дешевая рабочая сила.

«Не догадался, – думал Гаррик. – Он ничего не знает, и ребенок будет мой. И никто теперь не отнимет его у меня».

В тот день они работали на южном участке. Старались держаться вместе, и счастливый Гаррик смущенно смеялся над болтовней Шона. Как все-таки хорошо, что у него есть такой добрый, такой внимательный брат! Закончили рано: в кои-то веки у Шона вдруг пропала охота работать.

– О мой плодовитый брат, каждый выстрел его бьет, как картечью! – Шон двинул Гаррика в плечо. – А давай сегодня наплюем на все и двинем в город, а? Зайдем в гостиницу, пропустим по маленькой, а потом и к Аде заскочим, ей тоже расскажем.

Шон встал на стременах и заорал, перекрывая мычание и топот бредущего стада:

– Мбежане, десять больных коров отгони к дому! Да, еще не забудь: завтра забираем скот из торговых загонов!

Мбежане помахал рукой – понял, мол, – и Шон повернулся к брату:

– Ну что, поехали отсюда?

Они ехали рядышком, бок о бок. На их дождевиках и в бороде у Шона блестели капельки влаги. Еще стояли холода, и пелена мокрого тумана скрывала подъем.

– Погода шепчет, что самое время выпить, – сказал Шон.

Гаррик промолчал. Он снова вдруг испугался. Не хотел, чтобы и Ада узнала про ребенка. Догадается. От нее ничего не укроется, она сразу поймет, чей это ребенок. Ее не проведешь.

Копыта лошадей смачно хлюпали по грязи. Братья доехали до развилки, миновали гребень горы и направились к Ледибургу.

– Ада обрадуется, когда узнает, что станет бабушкой, – усмехнулся Шон.

И тут лошадь его слегка запнулась и захромала, словно ей больно было наступать на переднюю ногу. Шон спешился, поднял ее ногу и увидел, что под копыто глубоко вонзился острый камешек.

– Вот это да, черт возьми! – выругался он. Наклонившись, он вцепился зубами в торчащий конец камешка и вытащил его. – Так, в Ледибург сейчас ехать нельзя, тут надо срочно лечить, и не один день.

У Гаррика как гора с плеч свалилась: откровенный разговор с Адой откладывался.

– Слушай, брат, у тебя-то лошадь не хромает, – продолжал Шон, глядя на Гаррика снизу вверх. – Давай-ка езжай один, и привет не забудь передать.

– Да зачем, куда торопиться, можно и потом сказать. Я поеду с тобой домой, – запротестовал Гаррик.

– Да ты что, Гаррик, это же твой ребенок. Езжай, пусть порадуется.

Гаррик продолжал спорить, но, увидев, что Шон начинает сердиться, покорно вздохнул и поехал, а Шон повел свою лошадь в Теунис-Крааль. Скоро ему стало жарко в тяжелом плаще, он снял его и бросил на седло.

Подходя к усадьбе, он увидел на веранде Анну.

– А Гаррик где? – крикнула она.

– Не волнуйся. Отправился в гости к Аде. К ужину вернется.

Подбежавший мальчишка с конюшни принял у Шона лошадь. Они перекинулись парой слов, Шон наклонился и поднял раненое копыто. Штаны на заду натянулись, обозначив рельефные мускулы на стройных ногах. Анна смотрела, не отводя глаз. Вот он выпрямился, расправил под влажной белой рубахой широкие плечи. Улыбнулся ей, поднимаясь по ступенькам. От дождя борода его курчавилась, и сейчас он был похож на озорного пирата.

– Тебе сейчас надо особенно беречься. – Он взял ее за локоть и повел в дом. – Не стой так долго на холоде.

Через стеклянные двери они вошли внутрь. Анна подняла голову, заглянула ему в лицо – макушка ее едва доставала ему до плеч.

– Ты же славная женщина, Анна, черт побери, и ребенок у тебя будет такой же славный, вот увидишь.

Это была ошибка. Как только он это сказал, взгляд его потеплел, голова наклонилась к ней. Рука словно сама легла ей на плечи.

– Шон! – воскликнула она, и сколько же боли прозвучало в ее голосе…

Она прильнула к нему всем телом, руками вцепилась в волосы у него на затылке, притянула к себе его голову, открытыми, влажными губами впилась в его губы, изогнув спину и прижав бедра к его ногам. Целуя его, она тихонько застонала. Стиснутый ее руками и оцепенев от изумления, Шон стоял так всего секунду – и тут же оторвался от нее:

– Ты что, с ума сошла?

Он попытался оттолкнуть ее, но она сопротивлялась, отчаянно цеплялась за него, прорываясь сквозь защиту его сильных рук. Ей снова удалось обнять его, и она прижалась лицом к его груди:

– Я люблю тебя. Пожалуйста, прошу тебя… Ты же видишь, как я люблю тебя! Ну позволь мне обнять тебя, мне ничего больше не надо. Я просто хочу обнять тебя.

Влажная рубаха приглушала ее голос. Она дрожала всем телом.

– Да отстань же ты от меня!

Шон грубо оторвал от себя ее руки и едва ли не швырнул ее на диван, стоящий возле камина.

– Ты теперь жена Гаррика, а скоро станешь матерью его ребенка. Прибереги свой темперамент для него.

Шон сделал шаг назад, его вовсю разбирала злость.

– Но, Шон, я люблю тебя, только тебя. Боже мой, ну как тебе объяснить? Я так страдала все это время! Живу вот тут с тобой под одной крышей и не могу даже притронуться к тебе.

Шон подошел к дивану.

– Послушай меня внимательно, – резко заговорил он. – Я тебя не хочу, понятно? Я никогда не любил тебя, а сейчас тронуть тебя для меня все равно что тронуть собственную мать. – По его лицу прошло отвращение, и она это увидела. – Ты – жена Гаррика, и, если ты еще хоть раз посмотришь на другого мужчину, я убью тебя. – Он поднял обе руки с согнутыми пальцами. – Я убью тебя голыми руками, поняла?

Лицо Шона было совсем рядом, и Анна, не вынеся этого взгляда, бросилась на него. Он вовремя отпрянул и спас собственные глаза, однако ногти ее успели оставить у него на лице и на носу кровавые царапины. Он схватил ее за руки; тоненький ручеек крови заструился по щеке, капая на бороду. Она извивалась в его руках, дергаясь всем телом в попытках вырваться.

– Свинья! Грязная, грязная свинья! – визжала она. – Говоришь, жена Гаррика? И ребенок, говоришь, Гаррика?