Алексей Воронков - Марь [litres]

Больше всего Володька боялся нового бунта. Ведь он видел, как стали косо смотреть на него бойцы. Что и говорить, голод не тетка. Он кого хочешь с ума сведет. Тут достаточно одной маленькой искорки… И этой искрой снова могут стать блатные. Дай им сейчас волю – такого натворят!..

Надо снова попытаться с ними поговорить, решил Грачевский и стал по очереди вызывать арестованных в свою палатку. Однако разговора не получалось. Как и прежде, он наталкивался на какую-то бетонную стену цинизма и ненависти. Эти люди просто презирали его потому, что он был иной породы, чем они. Этакий «вшивый интеллигентик» с незапятнанным прошлым. Там только Лукин был другим. Поэтому он с ним не церемонился. Он ему прямо сказал: эти парни сожрут тебя, как того цыпленка-табака, и даже костей не оставят. Тот вроде прислушался. Дескать, да я понимаю, и Грачевский поверил ему. В тот же день он велел освободить Лукина из-под стражи и поставил его в строй.

– Дурак ты, – сказал ему на это Рудик. – Случись что, он тебе первый и воткнет нож в спину.

– Ну и ладно, – отвечает Володька. – Зато у меня совесть будет чиста. Я же ведь как лучше хотел.

– Выходит, ты не ценишь свою жизнь, – усмехнулся Старков. – Неужто не помнишь, что говорил твой любимый Фрейд?

– Ну и что он говорил? – покосился на него товарищ.

– А то, что жизнь наша немного стоит, но это все, что у нас есть…

Прошло еще несколько недель, а вестей с Большой земли все так и не было. А зима жмет. Закуржавело все вокруг, снегом покрылось. Деревья стоят будто бы хрустальные, морозом прихваченные. Выйдешь утром из зимовья – и тут же назад. Холодно! Градусов сорок, а может, и больше. Даже бушлаты не спасают.

– Проклятая жизнь, – вздыхает Грачевский.

– Так ведь ты ж сам поначалу восхищался этой свободой, – говорит ему Рудик. – Ну вот она – пользуйся.

– Да будь она неладна, эта твоя свобода! – в сердцах бросил товарищ.

Впрочем, о какой свободе может идти речь? Когда человек ограничен в своих действиях, он не вправе считать себя свободным. Вот с Эльгой Грачевский был свободен. Потому что он ее любил. А, как говорил Фромм, любовь и есть настоящая свобода. Она высвобождает чувства человека и его инстинкты, соединяет с самой природой.

«Милая Эльга! – думает Володька. – Получается, только рядом с тобой я был полностью свободен. Ты моя нирвана, ты мое лекарство от всех сомнений и одиночества. Ну где же ты? Где?.. Я хочу видеть тебя! Я хочу быть рядом с тобой, ощущать тебя, ласкать, жить твоими интересами… Да, ты человек другого мира. Но мне хочется, чтобы ты приняла меня в этот свой мир и не отпускала. Ведь я полюбил этот мир, потому что он честнее и добрее, чем тот, в котором я жил до сих пор. А что еще надо человеку? Цивилизация? Да будь она проклята с ее алчностью, жестокостью, несправедливостью!»

Однажды ночью, не в силах заснуть, а такое с ним происходило теперь все чаще и чаще, Грачевский безжалостно толкнул в бок спящего рядом с ним Рудика. Ему непременно хотелось, чтобы тот разделил с ним его одиночество. Ведь это чувство буквально сводило его с ума, как свело бы оно с ума человека, который, выжив в ядерной катастрофе, оказался бы единственным на всем белом свете. Это состояние несравнимо ни с чем, даже с мыслью о смерти.

– Ты что?.. – недовольно пробурчал Старков, который с недавних пор вместе со своей бригадой перебрался в этот наполненный свежим еловым духом сруб, где чуть позже, когда из-за морозов стало уж совсем невмоготу ночевать в своей командирской палатке, поселился и старшина. – Спи давай… Во сне меньше силы теряешь. Сам же говоришь, что у тебя голова постоянно кружится от голода.

Рудик был прав. У Володьки и в самом деле теперь часто кружилась голова. Он обращался к санинструктору Петьке Ракитину, чтобы тот дал ему какое-нибудь лекарство, а тот ему: пустое, потому как это все от голода. У меня, дескать, тоже кружится…

Вот она медицина! Умирать будешь – не поможет. Но умирать нельзя. Грачевскому надо сохранить всех своих пацанов, иначе какой он командир?

– Знаешь, Руд, мне кажется, я схожу с ума… – неожиданно заявляет он товарищу.

Тот хмыкнул.

– Ты только для этого меня и разбудил? – спрашивает.

– Да нет, не только…

Рудик усмехнулся.

– Ты это кончай… – говорит. – Нам сумасшедший фюрер не нужен. Был уже один в истории…

– Да ведь я не шучу, я серьезно… – Грачевский порывисто вздохнул. – Веришь, у меня голова перестает варить… Такое впечатление, что умом слабею.

Рудик заворочался в постели.

– Голова – это плохо… – произнес он. – Впрочем, и у меня дела обстоят не лучше. Вчера вечером пошел по нужде в кусты, стал вставать с корточек – у меня голова так закружилась, что я упал в обморок… Слава богу, хоть не в свое дерьмо…

Володька тут же насторожился.

– Кто-нибудь видел это? – спрашивает он.

– Да нет, вроде никто…

– Это хорошо… А то увидят, что нас с тобой ноги не держат, тут такое начнется…

– Ты прав, – соглашается Рудик. – Иные только этого и ждут…

– Ждут, – машинально повторил Володька. – Ты видел глаза Анохина?

– Да что Анохин! – проговорил Старков. – Ты посмотри на наших пацанов. Видишь, что с ними творится?.. Места себе не находят… Бешеные! Чуть что – сразу в драку… А как дерутся!.. Зверски… Таким только попади под руку…

– Это, Руд, массовый психоз… Понимаешь, огромная пороховая бочка! Сейчас стоит только поднести спичку – так бабахнет!..

– М-да… – соглашается Рудик. – И в первую очередь, конечно, нам с тобой достанется.

– Это уж точно! – ухмыльнулся Грачевский. – В прошлый раз народ еще не настолько сошел с катушек – здравые люди нашлись, выручили. А теперь все больные… И мы больные… Что-то будет?

Рудик заскрежетал зубами:

– Сволочи!

– Это ты о ком? – не понял Володька.

– Да о ком же – о наших родных начальниках. Отправить людей в тайгу – и забыть о них. Да за это под суд надо отдавать!

Грачевский угукнул: дескать, согласен.

– Одного не могу понять: как Ходенко мог это допустить? – говорит. – Он же вроде надежный мужик. По крайней мере, до этого он никогда нас не подводил…

– А может, в самом деле война и все полетело к черту?

– Да брось ты! – недовольно пробурчал старшина.

– В таком случае просто на ум не приходит, что там могло случиться… Сами же говорили, что Москва торопит с дорогой. Вот тебе и торопит! – усмехнулся Руд.

– В конце концов, есть ведь какие-то графики, какие-то планы… Мы же страна плановой экономики! – удивляется Грачевский. – Было бы иначе – тогда другое дело. Ну что взять, допустим, с тех же капиталистов?..

– А вот и не скажи! – неожиданно возражает Старков. – Там своя система координат, которая ничем не уступает нашей, а где-то даже превосходит.