Алексей Воронков - Марь [litres]

Убив медведя, кто-то обязательно шел проверить авдун, по-русски берлогу, чтобы убедиться, что в ней нет других мишек. Случалось, что медведей было несколько, тогда и остальных, коль была в том надобность, стреляли. Особо, если год на добычу был не столь щедр.

Берложная охота, можно сказать, самая безопасная. Куда как сложнее бывает на ходовой и засадной охоте. Там не знаешь, откуда появится зверь, и вообще, что у него там на уме. Потому порой и доставалось охотникам от медведя. Кого-то помнет, с кого-то скальп снимет, а бывало, и насмерть задерет. Опасный это зверь. Хотя орочоны и считают его ровней себе. Раньше, говорят они, амикан тоже был человеком, поэтому он такой сильный и умный.

Но опытные охотники знают, что опаснее всего медведь бывает даже не тогда, когда внезапно проснется средь зимы, а летом. В июле, когда измотанная дикой жарой природа замирает в своем припадке безнадежности, тайга вдруг наполняется грозным раскатистым рычанием, приводящим даже бывалых зверовиков в трепет. То наступает пора медвежьих свадеб, когда амиканы готовы разорвать любого, кто встанет на их пути. И если шатуна еще можно чем-то напугать, то гулену медведя даже собственная смерть не испугает. Однако шатун тоже не подарок. Но этого уже не страсть, а голод толкает на безумство…

– Ну все, пора! – скомандовал Ерёма, поправляя на шее охотничий амулет – синкен. Мужчины тут же затушили свои недокуренные трубки и, выстроившись в колонну, зашагали в сторону тайги, что черной стеною обступала со всех сторон поселок. Вслед за ними, забросив за спину карабин, отправился и Савельев. Впереди всех, часто оглядываясь по сторонам, ходко двигался Сенька Левашов, отец Христи Горбылевой, невысокий, не по годам подвижный человек со старенькой «трехлинейкой» на плече. Ему в прошлом году медведь наломал бока, так теперь вот осторожничает. Чуть заслышит в стороне какой звук – тут же хватается за винтовку. А вдруг это косолапый им засаду устроил?

Осенью, когда медведю есть что пожрать, ту же ягоду, к примеру, зверь спокойным бывает, если, конечно, это не самка с детенышами, которая и на сто шагов не подпустит к потомству. А вот зимой это людоед. Стоит ему случайно пробудиться, такого шуму наделает! Голодный и злющий, он целыми днями будет бродить по тайге, выслеживая животину. Коль не повезет, отправится к жилью, где будет давить все, что попадется на его пути, – и собак, и оленей, и чушек… Даже куриц не пожалеет! Если повстречается человек, то и тому несдобровать. А попробуй достань этого шатуна! Он же хитрющий, гад, и осторожный. Ты его в одном месте ждешь, а он вдруг в другом появится и нанесет тебе хозяйственный ущерб. А то и подкараулит тебя самого – и тогда держись…

– Ты там ворон-то не лови! – предупреждает тестя Фрол, карабкаясь на небольшую сопочку. Хотел сам первым идти, но народ заартачился. Мол, ты не участвовал из-за своей чудной веры в обряде, не задабривал духов, потому удачи тебе не видать. Пусть пойдет первым тот, кому духи открыли путь в тайгу. Лучше, конечно, то будет опытный медвежатник. Ну а кто в поселке, кроме Фрола, еще ходит в одиночку на амикана? Только Сенька Левашов.

А Фрол и в самом деле не любил участвовать в этих чужих обрядах. Язычество все это, думает он. А коль язычество, то разве может он, истинный православный, заниматься дьявольщиной? Ведь известно, что язычники с бесами дружат. Так когда-то было и на Руси. Вспомнить хотя бы всех этих леших, домовых да водяных, которых привечали язычники. Так и у этих тунгусов. И как ни пыталась церковь приобщить их к своей вере, те все равно продолжали жить по старинке. Да разве вытравишь из человека то, что вошло в него с молоком матери? Наш бог – священный олень Сэвэк, говорят тунгусы, и другого нам не надо. Он у нас главный, а помимо того, у нас еще и другие боги имеются. Тот же Сэвэки, тот же добрый дух Кулин, та же хозяйка вселенной Энекан Буга. Так вот и не прижились православные танары, то есть образа, в таежных избах, вместо них повсюду обереги, амулеты да деревянные идолы. Но ничего не поделаешь, ведь у каждого воробья свое гнездышко, у каждой лягушки свое болото.

Фрол на это смотрит хоть и ревностно, но с пониманием. Дескать, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Так что, когда тунгусы, прыгая вокруг костра, просят у духов, чтоб удача не отвернулась от них на охоте, он просит то же самое у своего заступника: «Господи, помози мне…» Или: «Ангеле Божий, Хранителю мой Святый, на соблюдение мне от Бога с небес данный, прилежно молю тя: ты мя днесь просвяти и от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави и на путь спасения направи».

Все, прощение выспрошено, после этого можно уже смело ступать своей дорогой, помня, однако, что молитва – это еще не гарантия того, что тебе удастся сладить с тем же медведем, это всего лишь искорка надежды и глубокое чувство уверенности в себе.

– Все!.. Пошли цепью! – пронеслось по заросшей листвяком сопочке, и охотники стали тут же рассредоточиваться.

…Целый день они потом бродили по тайге, выслеживая шатуна, но его нигде не было. Одни лишь разлапистые следы на снегу. Шли и по следам – без толку. Он их так запутал, что развязать эти узлы было невозможно. Приведут, случалось, к поляне или там к горному ключу и тут же завяжутся в клубок. Будто бы глухари токовали, замутив под собой весь снег. Потом эти следы в ином вдруг месте проявятся. Пойдешь по этим – снова тупик.

– Что будем делать-то? – немало расстроившись холостыми оборотами, спросил Сенька Левашов. – Хитрый, черт, попался…

– Надо дальше искать, – предлагает Фрол. – А то ведь так и будет этот леший народ пугать…

– Да ладно бы народ – скотину губит… – раздался чей-то голос. – Нет, стрелять его, однако, надо.

Они снова идут по кругу и снова та же картина. Правда, в одном месте, это что в распадке за поселком, ночную лежку зверя угадали. Но и всего-то. Да хоть бы отозвался, гад такой! Нет, ведь затаился где-то – видно, чует охотников.

Амикан объявился позже, когда они, устав от бесполезного труда, решили возвратиться домой. Шли распадком, свернув за ненадобностью цепь. Все равно, думают, медведь где-то далеко. А он возьми да появись сбоку, там, где давэч, карликовый березняк, рос. Вначале они даже не признали в нем своего обидчика. Так, лохмы какие-то движутся в густом ернике – подумали, чей-то пес. И лишь когда тот поднялся на задние лапы, приняв свою обычную боевую стойку, когда зарычал на всю округу, – вот тогда и прошиб их холодный пот. И ноги вдруг стали ватными, и руки отказали. Стоят как вкопанные, не в силах пошевелиться. И ведь не новички же, а тут, поди ж ты, страх их обуял…

Будто бы почуяв это, медведь еще больше осмелел. Теперь он пер буром, не разбирая дороги. Под ним хрустит снег, с треском ломаются старые валежины. Коль попадалось на пути дерево – и тому доставалось. Так он смял на ходу небольшую пушистую сосенку, легко переломил надвое молодую лиственницу, следом затоптал стланик. И только чалбан березу старую не одолел – лишь сотряс ее спящую, зато не повезло осинке, от которой остался торчать один только штырек…