Ольга Елисеева - Белый ворон

Воронцов чувствовал, что ему не удаётся сдержать ни усмешки, ни укора в голосе.

Император повернул к нему бледное, исполненное спокойствия лицо и на полном серьёзе сообщил:

— Ваши люди плохо тянут носок. Это создаёт неуместный сбой в линии, согласно которой глаза наблюдателя скользят от стремян кавалеристов к поднятой в марше ноге пехотинца. Следует выше вскидывать сапог. И, граф, голубчик, отчего у всех лошадей стремена на разном уровне?

— Оттого, что у людей ноги разной длинны, — не понял претензии Воронцов.

— Но ведь это парад, — изумился государь. — Люди могут и потерпеть временное неудобство. Заметьте, как ровно смотрятся все полосы движения у наших союзников: стремена, чепраки, сёдла — все в одну линию. Это создаёт ритм.

«Люди могут и потерпеть, — кивнул своим мыслям Михаил. — Плохо, когда им приходится терпеть постоянно».

— Ваше величество не хочет узнать результаты манёвров? — осведомился он вслух.

— Позже, — бросил император. — Всё, что нужно, я уже увидел.

Государь пробыл в Париже ещё несколько дней. Воронцову приходилось мелькать в свите. Но более ни слова о судьбе корпуса между ними не было сказано. Войска готовились к выходу. Михаил, как бы внутренне ни боялся за их судьбу, заполнил все необходимые бумаги. Представления на офицеров к чинам и наградам за службу. Перечитал, сжал в кулаке перо — переломилось. Стал трясти измазанными пальцами, заляпал зелёное сукно стола.

Бог мой! Да дадут ли его людям хоть что-нибудь? Если он в немилости, то и им достанется на орехи? Впервые испытал нечто похожее на раскаяние. Ему надо было настоять на своём. Настоял. Сыт теперь? А подчинённым куда деваться? Если многих из офицеров уволят, на что они станут жить? Ни у кого за душой тридцати тысяч нет. Выходит, граф думал только о себе? Подставлял сослуживцев. А они были ему преданы. Любили.

Чуть не завыл. С трудом взял себя в руки. Он считает, что корпус в прекрасном состоянии. Потрудившиеся для этого генералы, штаб- и обер-офицеры и даже нижние чины заслуживают поощрения. Так и написал государю. Перечислил для каждого ту награду, которую бы дал сам. Для себя ничего не просил. Почёл неуместным.

Сгрыз почти до середины второе перо. Что на него нашло? Всегда любил держать письменные принадлежности в порядке. Отдал переписчику. Беловик завизировал и переслал на высочайшее имя для апробации. Глянул на себя в зеркало. Весь рот в чернилах. Не стоило перья есть. До самого отъезда императора из Парижа ответа он не дождался. Александр Павлович ему едва кивал. Томил нетерпением. Дурная манера — смотреть, как другой человек изводится. Из Парижа государь отправлялся в Гаагу, объясняться с нидерландской роднёй. Их ждало горькое разочарование. А вместе с ними — эмигрантов-французов. Те с горя даже, по слухам, готовили покушение на августейшего обманщика. Поэтому меры безопасности как на французской, так и на бельгийской стороне были усилены. Ровно через неделю из Гааги в штаб пришёл пакет на имя командующего. По увесистости сразу понял: оно. Приговор. Не ему одному. Всем. Распечатал. Принялся вынимать, сортировать бумаги. Казначеев хотел помочь. Начальник остановил его жестом.

— Выйди.

Редко граф употреблял такие простые слова. Обычно: «Благоволите покинуть кабинет». Это если сердился. А если всё в порядке: «Друг мой, ступайте. Мне, право, нужно одному».

Казначеев вышел, притворил дверь, но далеко не подался. Мало ли что?

К пакету прилагалось письмо государя, полное любезностей, скользких, как паркет. Ни слова упрёка за парад. Ни слова поздравлений с успехом на манёврах. Самая сухая благодарность за командование корпусом и награда — Святой Владимир — не самый первый из наших орденов. Скорее статский. Его давали чиновникам, совершившим нечто эдакое. Например, замену гусиных перьев павлиньими. Явная немилость. Завтра же о наградах напечатают в газетах. Кровь бросилась графу в лицо. Его будто по щекам отхлестали красно-чёрными орденскими ленточками.

Однако далее всё выглядело пристойно. Производства, о которых он просил для своих подчинённых, были удовлетворены. Строка в строку. Награды по его собственноручному списку. От сердца отлегло. Не подвёл людей. Не станут поминать его злом. И тут же пришла мысль, что подобным диссонансом между его пожалованием и наградами офицерам государь подчёркивает свой гнев на одного командующего.

Михаил бросил бумаги на стол. С силой потёр лицо ладонями. Больно. Он был честолюбив. Всегда хотелось, чтобы старание отмечали подобающим образом. А ему, как подачки, кидали то Святую Айну, то Владимира. Хорошие ордена. Да не по поднятой ноше.

Командующий подошёл к окну. Впился пальцами в мраморный подоконник. Только когда под ногтями появился бурый ободок крови, отпустил. Его услуги не нужны. Им не дорожат. Так следует понимать подобное отношение. Собаке кость.

Вернулся к столу. Взял лист гербовой бумаги. Остро отточил перо и быстро начертал поперёк страницы: «Прошу удовлетворить моё настоятельное ходатайство об отставке». Унял дрожь в руках. Скомкал лист. Переписал набело. Трудно служить через силу. Трудно угождать невнятным прихотям. Девятнадцать лет он, Михаил Воронцов, отдал армии. Теперь будет вольной птицей.

Подписал. Аж самому страшно стало. Как жить? Уже не мальчик. Лучшее время ушло. Не работать не умеет. Устроить свою судьбу по-иному оказалось труднее, чем он думал. Закручинился. Решил выпить чаю и написать отцу. Всё-то старик на своём веку видел. Помнил крутые перемены. Любил сына. Может, утешит?

Только взялся за колокольчик, заметил последнюю бумажку. За печатями Собственной Его Императорского Величества походной Канцелярии. Раскрыл. Пробежал глазами. Ещё больше подурнело. Корпус не сохранят? Ещё раз перечёл. Не поверил. Такого удара даже он не ожидал. Думал, части выведут в Россию, поставят на квартиры. Пусть не в центральных губерниях, не в лучших, так хоть в Бессарабии, во 2-й армии у Сабанеева. Старый друг пожалеет его людей. Или на Кавказ к Ермолову, и там не пропадут. Он столько вложил в эти войска! Неужели нельзя оставить их вместе?

Дочитал до конца. В глазах замелькали пёстрые точки: «Раскассировать поротно». Ещё бы по человеку перебрали! Так вот где она, главная немилость. Не во Владимире. Не в противопоставлении его наград и офицерских. В этом бестрепетном отношении к его людям. Нет и не будет в России такой военной единицы, как корпус графа Воронцова. С их неуместной грамотностью. С солдатским «вы». С атаками «юринь». И с непоротыми задницами. Никому они такие не нужны. Рылом не вышли для Царствия Небесного.

Никогда Казначеев не видел, чтобы начальник пулей вылетал из кабинета. Нёсся на улицу, ничего вокруг себя не замечая. Прыгал в коляску и на вопрос кучера, куда его сиятельство везти, гаркал: