Ольга Елисеева - Белый ворон

Казалось, всё улеглось. Но на следующий день прапорщик Шуцкий — один из тех, кого великий князь принудил встать в строй, — вдруг заявил, что для его личной чести мало извинений. Он требует у цесаревича сатисфакции. Шуцкого до приезда Константина Павловича в полк посадили под арест. Решив, что ему отказано в удовлетворении, он тоже попытался повеситься, предварительно крикнув в окно: «Иду за своими товарищами!» Нетрудно догадаться, что его вынули быстрее, чем шёлковый галстук успел затянуться роковым образом.

Явившийся к шапочному разбору великий князь мог только развести руками:

— Делать нечего, будем стреляться.

Но у Шуцкого горлом шла кровь. Константин Павлович одолжил ему своего доктора.

— Я явился сюда, чтобы исполнить ваше желание. Смотрите на меня не как на брата вашего монарха, а как на дворянина, который сожалеет об оскорблении, нанесённом равному.

Тронутый его благородством Шуцкий, а с ним и остальные офицеры начали уговаривать цесаревича отказаться от дуэли.

— Ну, если вы все так просите, тогда обнимемся, — сказал Константин Павлович.

И случившееся уже окончательно было предано забвению.

Тем же вечером его высочество, объявив родным Грудзинской, что разводится, и, получив разрешение прогуляться с ней в коляске, спросил свою избранницу:

— Жаннета, я так и не понял, зачем эти люди стрелялись?

Девушка глубоко вздохнула.

— Я вижу, вы учите наш язык. Он вам легко даётся.

Константин самодовольно улыбнулся.

— Но чтобы понять нас, надо думать по-польски. Стать немножечко поляком.

— Так научите меня, — цесаревич закрыл глаза.

Это был очень романтический момент. Но Жаннета имела самые твёрдые намерения выйти замуж. Поэтому коляска поехала дальше под ковшом Большой Медведицы. А Константин Павлович до венца так и не получил ни одного поцелуя.

«Я рождён для страданий», — эта мысль в голове у великого князя Николая Павловича была совершенно чужой. Но что делать? Если вы всю ночь читали Шиллера, то под утро начнёте выражаться трагически. Вообще-то Никс не любил немецких романтиков, всей этой «бури и натиска» в пустом стакане. А любил сэра Вальтера Скотта про рыцарей и не сэра Фенимора Купера про индейцев. Страдать он тоже не любил. Была нужда!

Но вот нужда явилась. Одиночество делает человека несчастным. Эта мысль, в отличие от первой, была своей собственной. Не то чтобы раньше великий князь не знал такой простой истины. Однако теперь прочувствовал применительно к себе. И именно из неё родилось убеждение в том, что его удел — скорбь земная. Смириться с этим было трудно. Ибо Николай Павлович во всех обстоятельствах предпочитал действие и питал твёрдую уверенность, что для улучшения чего-либо нужно предпринимать шаги. Какие и в какую сторону — другой вопрос. Но сидеть сложа руки — худшее из возможного.

Однако ничего другого не оставалось. Поскольку от него — действуй они или лей слёзы в сторонке — мало что зависело. Более года назад судьба царевича круто изменилась. Тогда казалось, к счастью. Его женили. Передали в управление лейб-гвардии Сапёрный батальон. Навсегда избавили от Ламздорфа. И... разлучили с братом Михаилом. У каждого появилась своя жизнь. Сейчас Николай пребывал в Вильно в качестве генерал-инспектора по инженерной части. А Рыжий торчал в Петербурге. И явно бездельничал!

Никс и подумать не мог, что разлука с братом вызовет у него такое беспокойство. Ощущение собственной неполноты. Как будто тебе не хватает руки или ноги. Выходило — он вообще не мог жить без Мишки. Сколько себя помнил, они были вдвоём. В других обстоятельствах люди с такими разными характерами не имели шанса подружиться. Но у них никого не было, кроме друг друга. Нет, Николай любил старших братьев, мать, сестёр. Но любить и быть близким — разные вещи.

Когда великому князю исполнилось четыре года, ему подарили деревянное ружьё, которым он немедленно дал Рыжему по лбу. Младший вечно канючил и раздражал его тем, что терял игрушки. А потом в их жизнь пришёл Ламздорф. И тихий, цветущий мир Павловска превратился в ад. Братьев вечно одёргивали, всё запрещали и так орали на них, что Мишка со страху надувал в штаны. Они вместе убегали подальше в парк, прятались всякий раз в другом месте — ибо их убежища раскрывали, — там заучивали вдолбёжку урок и с кружащимися от испуга головами представали перед строгим воспитателем.

Каждый сопротивлялся по-своему. Рыжий сползал под парту и сидел там часами, пока наставник не выходил из классной комнаты. А Никс грубил, дрался ногами, кусался и получал по пальцам розгами. При этом он был свято уверен, что защищает младшего.

— Я не знаю, что делать с вашим сыном, мадам, — повторял воспитатель вдовствующей императрице. — Всякое действие рождает в нём агрессивное, жестокое противодействие.

И вот борьба со Ламздорфом, долгие годы представлявшая целью жизни, закончилась. Злодей исчез. Мир распахнулся на все четыре стороны и оказался наполнен людьми разными, вовсе не злыми, с которыми Никс не знал, как обращаться. Они не орали на него, как воспитатель, но и не слушались, как брат. А ими надлежало командовать. Что не обязательно заключало в себе крик и побои. Ужас происходящего Николай Павлович осознал не сразу. А лишь когда понял, что окружающие смотрят на него как на стихийное бедствие, бич Божий. Между тем он изо всех сил старался вести себя... сообразно полученному воспитанию.

Освоиться с новым положением могла бы помочь жена. Но... у Никса, как всегда, вышло пальцем в небо. Всех достоинств своей супруги он не знал и узнавать не собирался. С него довольно главного. Того, о чём шептался весь двор. Поначалу дела шли хорошо. Очаровательная девушка. Они познакомились в Берлине. С ней царевичу нетрудно было держать себя по-рыцарски. Впервые в жизни он испытывал к кому-то, кроме Мишки, нежные, покровительственные чувства. Она приехала в Россию, безропотно приняла православие, лишь бы быть с ним. На следующий день после венчания, сияя, как новый гривенник, великий князь повёз жену кататься в открытой двуколке по Петербургу. Им все кланялись, и они улыбались и кивали встречным, бесстыдно выставляя напоказ молодость, счастье, богатство...

Принцесса забеременела почти сразу. Как-то во время литургии в Павловске ей сделалось дурно. Никс вскинул жену на руки и вынес на воздух. На том месте, где она упала, остались лепестки белого шиповника от приколотого к поясу букета. Все находили, что это очень романтично. Если учесть, что ни у первого, ни у второго брата законных детей не было, то будущий ребёнок третьего вызывал семейное благоговение. Едва ли не религиозный трепет. На четвёртом месяце у Шарлотты начали отекать ноги. Однажды на веранду, где она отдыхала, вошёл государь, чтобы пожелать невестке доброго утра. Молодая женщина дремала, и Александр поцеловал её опухшую щиколотку. У простодушной дурочки не хватило ума скрыть произошедшее. Ей всё казалось смешным! А уже к вечеру из куртуазной выходки императора придворные сплетники раздули целый скандал.