Ольга Елисеева - Белый ворон

Как водится, муж узнал обо всём последним. Из страха публичного бесчестья он был готов промолчать. Но люди так любят чужие дрязги! До определённого момента внешние приличия соблюдались. Кто бы мог подумать, что травлю начнёт тишайшая супруга императора Елизавета, которой, казалось, годами дела нет до шалостей мужа. И вдруг этот кусок мороженой рыбы почёл себя оскорблённым. На маскараде, где принцесса Шарлотта, ныне Александра Фёдоровна, явилась в костюме индийского царевича Лалы Рук из поэмы Жуковского, Елизавета предстала в белом подвенечном платье с привязанной к животу подушкой. Тем самым она бросала вызов мужу, якобы обесчестившему невестку. В тот момент Николаю показалось, что его снова выпороли.

На следующее утро он уехал в Вильно. Но кто сказал, что здесь можно спрятаться? Напротив. Именно тут царевич очутился на виду. И самое худшее — с первого же дня не поладил с подчинёнными. Ему мнилось, что все всё знают. Что смеются и будут задевать. А потому он сам набросился на вверенный полк. Лучшая защита — нападение. Великий князь решил запугать офицеров, пока никто рта не успел открыть. Это ему удалось. Его возненавидели. Ежедневные учения и многочасовые манёвры, которые он устраивал при полной выкладке, измотали людей. Добро, царевич хочет угробить себя. Другие тут при чём?

Тягостная муштра увенчалась смотром лейб-егерского полка: Двухчасового марша Никсу показалось мало, и под конец он решил ещё хорошенько погонять служивых вместе с господами офицерами. Ясное дело, народ трусил не шибко. Это взбесило великого князя. Он сел верхом и поскакал рядом, осыпая бегущих бранью:

— Быстрее! Быстрее! Свиньи! Кому говорят! Я вас в бараний рог согну!

В какой-то момент он почувствовал, что не владеет собой. Что гнев, пришедший из ниоткуда, буквально выворачивает его наизнанку. Что худших врагов, чем эти запыхавшиеся, недружно выполнявшие команды люди, у него нет. Он бы поубивал их на месте!

— Твари! Мерзавцы! Сучье племя! — белая полоса появилась у него перед глазами, и Николай ощутил почти физическую потребность немедленно сорвать на ком-то ярость. Выплеснуть её не только словами. Великий князь выхватил палаш и плашмя замахнулся им бежавшего позади всех капитана Норова. «Этот Норов, я его, сволочь, знаю!!!»

В следующий момент Никс опустил руку. Не на Норова. Себе на колено, прикрытое отворотом сапога. Досталось и лошади. От внезапного удара она встала на дыбы. Но великий князь удержался. Секунду побелевшими, ничего не видящими глазами он смотрел прямо перед собой, потом развернул коня и поскакал к казармам, бросив смотр. Под предводительством командира батальона Толмачева измученные егеря дошагали положенное. А потом заявили, что требуют у обидчика сатисфакции для Норова.

Отыскать великого князя сейчас не представлялось возможным. Он унёсся незнамо куда, и редкий человек в полку не пожелал бы свернуть ему шею. В расстроенных чувствах Николай проскакал мимо конюшен, вольта, строящейся казармы, миновал пустырь, форсировал вброд ручей, распугав прачек. И наконец остановился у какого-то сенника. Где без сил сполз с лошади, бросил поводья и, едва зайдя за дверь, повалился на сухую траву. Происходившее с ним не имело никакого отношения к раскаянию. Да, он поступил скверно. Но не это сейчас вогнало великого князя в трепет. В конце концов, если человеку с детства говорить: «Ты болван и скотина», — он научится поступать соответствующе.

Но Никс никогда не считал себя сумасшедшим. Способным в исступлении не отдавать себе отчёта в собственных действиях. Эту тайну он знал о братьях. Об обоих. Хотя у Александра подобное случалось крайне редко. Но именно он — ангел во плоти — открыл Николаю глаза на ужас семейного недуга. Страшное узнавание потрясло великого князя. В Петербурге в четырнадцатом году на набережной он стоял у золотой кареты, в которой сидели вдовствующая императрица и великая княгиня Анна Павловна. Мать с сестрой болтали. А царевич потихоньку лущил семечки в воду. У него всегда были дурные манеры.

Наконец впереди гвардейской дивизии показался император. Он скакал на соловом коне, держал в руке обнажённую шпагу, которую уже готовился опустить, поравнявшись с каретой. Им нельзя было не любоваться, столько изящества и благородства было во всём его облике. Как вдруг почти перед самой лошадью государя через улицу метнулся мужик, держа на голове лоток с пирожками. Зачем дураку понадобилось перебегать дорогу, бог весть. И конечно, полицейским стоило его вздуть. Но Николай никак не ожидал, что брат даст лошади шпоры и бросится на бегущего с поднятым клинком. От августейшей расправы лоточника спасли только стражи порядка, выхватившие палки и принявшиеся дубасить невежу по загривку.

В тот момент Николай не поверил своим глазам. Он испытал сильнейший стыд. Именно такой, какой сегодня могли испытывать те, кто наблюдал за ним со стороны. «Мы все отравлены. И его величество, и Константин, и я, и может быть, даже Мишка». Последнее почему-то показалось совсем уж непереносимым. Николай разрыдался. Без слез. Одним горлом.

За стеной сарая послышался стук копыт и чей-то знакомый голос окликнул:

— Ваше высочество! Вы здесь?

Щурясь на свет, царевич вышел. Возле сенника топталась лошадь. На ней сидел начальник штаба гвардии Бенкендорф, неизвестно откуда взявшийся в Вильно.

— Я здесь проездом, — немедленно отозвался тот, как будто умел читать мысли. — Я всё видел. Офицерское собрание лейб-егерского полка требует, чтобы вы дали Норову сатисфакцию. У вас нет ни одной причины, по которой вы могли бы отказаться.

— Они свиньи! — упрямо бросил великий князь. — Я их проучу.

Александр Христофорович спешился.

— Прекрасно, — произнёс он с некоторым вызовом. — Вы что же, будете стреляться?

— Нет, — огрызнулся Николай. — Я не стану дуэлировать.

Бенкендорф склонил голову набок, рассматривая великого князя. Боится? Считает ниже своего достоинства? По хмурому лицу Николая трудно было сказать.

— Почему?

Тот опустил голову и с нарочитой грубостью процедил:

— Я верующий.

Александр Христофорович взялся ладонью за лоб. Мало того, что у великого князя чудовищный характер, он ещё отягощает себе жизнь религиозными запретами.

— И как это сочетается? — осведомился генерал, имея в виду сегодняшнюю выходку.

— Никак, — буркнул великий князь. — У меня ничего не получается. Вообще.

Он махнул рукой и вернулся в сарай, где снова сел на сено и уронил голову на скрещённые руки.

— Надо им, пусть стреляют. Я не буду.

Бенкендорф вошёл вслед за ним и тоже сел рядом.

— Не стоит, ваше высочество. Мы с Паскевичем всё это как-нибудь замнём. Этот Норов...

— Он хороший офицер, — слабо отозвался великий князь. — И он не мог бежать. У него тяжёлое ранение в грудь. Он задыхается.