Ольга Елисеева - Белый ворон

Адъютант опустил оружие. Застрелился? Как же так? Но... Этого и следовало ожидать. Если бы неделю назад он открыл письмо! Если бы ещё до поездки в Брюссель нашёл в себе силы сходить сюда и сказать Ожеро спасибо за показания. Может быть, тогда всё развернулось бы иначе? Но Саша медлил. Думал, что, оказав полковнику услугу, легче сможет поговорить с ним. На равных. Не хотел быть обязанным... А доведённый до отчаяния человек не знал, как свести концы с концами. «Я часто сижу без обеда. Мне не на что купить сапог... Меня стерегут на лестнице дома, где я живу из милости...»

— Господа, — сказал Казначеев холодно. — Я знаю, что у полковника оставались пистолеты. Пара дуэльных лепажей. Где они?

— Мы взяли их в оплату его долга, — бросил Жано. — С него никакого прибытка. Жил здесь на нашей шее...

— Я их куплю. Назовите цену, — оборвал его гость.

Вперёд протиснулась хозяйка.

— А с чего ты взял, голубчик, что мы их тебе продадим?

Казначеев смерил её оценивающим взглядом.

— Тебе, красотка, дуэльные пистолеты явно ни к чему. А я дам больше, чем перекупщики.

Пошептавшись, хозяева сошлись на пятидесяти франках. Саша, будучи прижимист, сбил цену до сорока. И господин Жано, очень недовольный торгом, вынес-таки «оккупанту» коробку с лепажами. Глянув на них, адъютант понял, что не продешевил. Ожеро недаром берег их до последнего. Тонкая работа проявлялась не в богатстве отделки, не в золоте, перламутре и резной кости, а в прекрасном исполнении каждой детали. Пожалуй, такой пары нет даже у графа. Судя по тому, что пистолеты были вычищены и смазаны, бедняга полковник возился с ними до последних дней.

— Вот из этого он себя и жахнул, — сказала хозяйка, показывая на нижний. — Здоровенная дырища была во лбу. Все мозги на стену. Я ещё толком и комнату не успела отмыть. Желаете посмотреть?

Саша отказался. Мозгов он, что ли, не видел? Сколько угодно. Русские с французскими даже цветом не различаются.

Забрав коробку, адъютант вышел на улицу и побрёл через Вандомскую площадь. Он чувствовал себя несчастным. Смерть дважды на этой неделе помахала ему рукой из окон гостиниц. Оставалось надеяться, что, по милости Божьей, в аду ли, в раю братья Ожеро наконец встретились.

— И что из всего этого будет? — Паскевич поднял голову над столом и упёрся мутноватым взглядом Шурке в лоб.

Тот запустил пальцы в остатки волос на висках и попытался сосредоточиться на вопросе.

— А будет, любезный Еганн, то, что лет через десять тебе, как Суворову, придётся штурмовать Варшаву.

Бенкендорф раскрошил ржаной мякиш и принялся старательно собирать им водку со стола. Такого никчёмного разбазаривания добра его душа не принимала.

Шёл уже четвёртый час веселья, и многие господа отвалились от кормушки в самых неожиданных позах. Шурку провожали в Петербург. А коль скоро знал он буквально всех, то все и притащились. К счастью, не на улицу Шуазель. Погрома в своём особняке граф не планировал. Зато в лучший погребок «Прокоп», на улице Старой Комедии, который посещал ещё Вольтер — отец всех бесчинств нынешнего века. Шумная компания человек в пятьдесят требовала столов, вина, эльзасских копчёных колбасок, лимонных пирожных — словом, чего угодно, только не лягушачьих лапок. И была потрясена, узнав, что для них давно заказано и накрыто. По случаю пришествия пьяных русских хозяин с утра решительно отказывал всем посетителям и подгонял прислугу на кухне. Подавали треску с шафраном и луком, телятину-бланкетт в сливках, бёф бургиньон, заливали всё это... Впрочем, водку гости принесли сами и воспротивились любым попыткам отговорить их от столь варварского напитка. Хуже того, в благородный французский погреб были доставлены более сотни бутылок тёмного британского портера.

— Ты ещё и пива у союзников купил? — с сомнением спросил у Шурки Воронцов.

— Пиво купить нельзя, — философски ответил тот.

— Ну, смотри, — бросил граф. — Лучше три стакана виски, чем три бутылки портера.

— Лучше три стакана виски на три бутылки портера...

И кто бы мог оказаться таким догадливым? Паскевич после пары стопок терял весь свой придворный лоск, а с ним и осторожность. Трудно поверить, что именно он, такой сдержанный на язык, расслабившись, начнёт бубнить то, что у всех накипело.

— Я в толк не возьму, зачем это надо? Вооружать поляков на свои деньги? Мало мы беды знали от их буйства? Зачем давать им конституцию?

— Ну, положим, в конституции нет ничего плохого, — вмешался Мишель Орлов, тоже довольно крепкий на голову, чтобы после трёх часов пира вести политические разговоры.

— Согласен, — гнул своё Паскевич. — Но и нам тогда давайте. А так что получается?

— Что? — Мишель опёрся щекой на кулак, в котором сжимал нож. Лезвие под его тяжестью постепенно входило в доску стола.

— Им и законы отдельные, и армия за наш счёт. У меня в полку, столько не платят! Мы что, не люди?

— Уймись, Еганн, не тебе государя судить, — одёрнул его Шурка, любивший блюсти казённый интерес. Но тут же сам пустился в рассуждения. — Им Литву и Волынь насовсем отдадут. Или как?

— Для округления границ, — вставил Алексей Орлов, брат Мишеля. Во всём похожие, они отличались только тем, что у младшего на голове ещё буйно произрастали каштановые кудри. — Читали, что государь сказал по этому поводу полякам: «Литва, Подолия и Волынь у нас считаются русскими провинциями. Мои подданные привыкли видеть их под скипетром своего монарха». Стало быть, раз он теперь короновался, как польский король, то может землю из кармана в карман пересыпать? Тут Карамзин хорошо ввернул, мол, не вы, ваше величество, эти губернии завоевали, не вам и разбазаривать!

Теперь уже решительно все заинтересованные лица обсуждали гордую записку историографа на высочайшее имя, ходившую по рукам в копиях и вызывавшую неизменное восхищение: «Никому ни пяди своей земли, ни другу, ни врагу — таков наш принцип».

— Срал государь на этот принцип, — с обидой бросил Шурка. Его грубость показывала, что он уже порядком захмелел. — Помните, как на Венский конгресс притащили Костюшку, и император с Константином Павловичем взяли этого бунтовщика под руки и повели через зал, крича: «Дорогу народному герою!» Страматища! Сколько он наших перевешал!..

— Это всё политика, — бросил Воронцов, которого положа руку на сердце тоже коробило поведение Александра Павловича. — Государь хотел приобрести популярность в Польше. Мы ведь тоже порядком развлеклись...

— А хоть бы и так! — Паскевичу надоел портер, и он потребовал себе алеатико.

— Не надо мешать, — попытался удержать его Орлов.

— Я дегустирую. — Получив желаемое, Иван Фёдорович, вместо того, чтобы впасть в благодушие, ещё больше озлился. — Хоть бы и так! Ему всё-таки стоит решить, чей он царь. Наш или польский? Очень умно, заботиться о любви ляхов, а что думаем мы, плевать?