Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Сокол над лесами [litres]

– Я… – Святослав прошел и сел на скамью. – Пусть… – Он глянул на Святану и молодую боярыню Ведамиру Остроглядовну, бывших в это время у княгини, и лишь кивнул родственницам в знак приветствия. – Пусть нас вдвоем оставят. Разговор есть…

Эльга двинула бровями: что за диво? – но обе тут же поклонились и вышли. Две служанки удалились тоже, взглядом попросив позволения у княгини, и мать с сыном остались наедине.

Вернее сказать, соправители, подумала Эльга. Сев на скамью, она сцепила руки на коленях. Судя по напряженному лицу Святослава и дорогому «корлягу», за который сын держался здоровой рукой, будто для уверенности, он пришел с разговором не о семейных делах. Видно, о дреговичах нечто надумал с дружиной своей юной. Никаких решений пока не имелось – нарочитые мужи обдумывали случившееся. Но было ясно: так дело оставить нельзя.

Однако княгиня ошиблась: Святослав затеял поговорить о самом что ни есть родственном деле.

– Я вот что… – он зажал ладони между колен и качнулся вперед. Хмурое и сосредоточенное лицо его вдруг так ясно вызвало в памяти Эльги черты Ингвара, что защемило сердце, чуть не до слез. – Ты… Я знаю, что ты…

– О боги! – вполголоса ахнула Эльга; у нее мелькнула мысль, что он хочет завести речь о ее близкой дружбе с Мистиной.

Хоть она и оберегала свое достоинство, но едва ли эта связь – полная тайна для Святослава. Желька, теперь уже Гримкелева вдова, исправно делилась с сыновьями всеми киевскими сплетнями, а те так же охотно передавали их Святославу. Еще вздумает мать родную попрекать!

– Давай уже, не тяни. Что стряслось?

– Я знаю, – сын вцепился в золоченую рукоять Огненосца и наконец собрался с духом, – знаю, что ты перед тем, как за отца выйти, была у медведя в берлоге… ну, у такого медведя, переодетого… который волхв… посвящение… как у знатных дев…

– Да, – с облегчением, но и еще более сильным удивлением подтвердила Эльга. – И что с того?

Свои приключения в лесу, у Князя-Медведя, они с Утой много лет пересказывали детям, и за пятнадцать лет повесть сия широко разошлась по земле Полянской. Но раньше и Святослав воспринимал это как сказку. Теперь вдруг то давнее дело обернулось к нему какой-то другой стороной. К лесу задом, к молодцу передом…

– А я… я не сын медведя? – как выстрелил словами Святослав и сжал губы, будто сам испугался, что сказал.

Но сказал явно не случайно. Затем и пришел?

– Что-о? – Эльга была так далека от этой мысли, что не сразу поняла его. – Ты сын Ингвара, как бы ты мог…

– Но если дева в берлоге поживет, то у нее первенец будет – священное дитя, от зверя, чурами данное… – довольно неуклюже попытался изложить Святослав. – И ты была в берлоге…

– Со мной там не случилось ничего такого, – твердо заверила Эльга. – Свенельдич убил его, не успел медведь ко мне и подойти. Он меня и когтем не тронул. И это было весной, еще до Купалий, а ты родился по осени, когда лен чесали, на другой год! Через лето и… почти через полтора года! Так что ты не тревожься – ты Ингвара родной сын. Весь Киев после свадьбы мой настилальник видел, я замуж шла честной. Если кто иное скажет – лгун и подлец, так и знай. В том клянусь тебе именем Олега Вещего и землей-матерью.

Мельком вспомнилось, как ее попрекали перед свадьбой, что с Мистиной-де на одном коне успела проехаться, к коню хребтом, к молодцу лицом [20] В былинах есть подобный оборот, езда девушки и богатыря на одном коне понимается как метафора интимной связи. . Это была клевета, Эльга могла принести такую клятву с чистым сердцем. И с Князем-Медведем она так и не побывала – и не раз думала порой, не совершила ли ошибку… Но уже изрядно времени спустя, когда прежние страхи забылись, а цена своеволия встала перед ней во весь рост.

С тревогой и нежностью Эльга взглянула на хмурого сына – главное сокровище жизни своей. Ради него, его доли, она пошла против воли материнского рода и его чуров. Чтобы он, ее первенец, вырос князем киевским, а не волхвом-оборотнем. Но Святослав пока знал об этом слишком мало.

Однако и после ее заверения лицо его не просветлело. Святослав молчал, что-то обдумывая, и в его чертах Эльга угадывала скорее разочарование, чем облегчение.

– И уже никак… – пробормотал он, не глядя на нее, – ничего нельзя…

– Что – нельзя?

– Я слышал, то дитя, которое от зверя родится… от медведя, от змея, там… Змеев сын всегда полником вырастает, витязем, и сила у него, и умения разные… Зверем оборачиваться, соколом там, горностаем…

– Никто не оборачивается зверем взабыль, – мягко напомнила Эльга. – Волхвы могут оставить тело на земле лежать, как мертвое, а сами соколом летают, волком бегают. Но то волхвы. А как воин призывает в себя силу и дух зверя, это тебе Асмунд лучше меня расскажет.

– Ну, это каждый может! – искусство воина-зверя, хоть Святослав и не владел им сам, не казалось выросшему при дружине отроку чем-то особенным. – Но ты же княжьего рода! – Святослав подался к ней. – И тебя в лес к медведю водили! Чтобы у тебя сын родился, витязь, силы могучей… и удачи огромной! Мне так нужна удача! Я вот… незадачливый какой-то уродился! Почему? Ты же могла, ты моя мать… ты могла наделить меня такой силой и удачей, чтобы всех одолеть! Хоть кагана аварского!

Он замолчал. Эльга прижала ко рту ладонь. Она не хотела верить услышанному, не знала, засмеяться ей или зарыдать.

Из сбивчивых объяснений сына, не привыкшего к таким разговорам, она поняла, что он имел в виду. Это предание старо, как сам род человеческий: о деве, что рождает сына от зверя из нижнего мира, от Велеса, принявшего облик медведя, или змея, или коня, или козла. Сын этот сразу после рождения просит не шелковых пелен, а доспехов и оружия, растет – как из воды идет, учится оборачиваться соколом, горностаем, волком, туром. В двенадцать лет собирает дружину из ровесников, в пятнадцать – отправляется воевать дальние богатые страны, истребляет весь тамошний народ, кроме красных девушек, которых отдает в жены своим отрокам. А сам женится на вдове врага и садится править завоеванной землей, к чести и гордости тех племен, что ведут от него свой род.

Предание ли породило обряд, обряд ли породил предание? Тысячи лет живет вера в то, что сам Велес, пращур всякого рода, награждает деву способностью приносить сыновей – «сильных, как медведей», говорила когда-то старая княгиня Годонега, бабка Эльги по матери. От нее Эльга и выучилась этим преданиям – и про Волха Змеевича, и про дев, что ходят жить в берлогу медвежью. Когда-то давно этот обряд проходила всякая невеста – откуда в деве возьмется способность приносить новых сыновей и дочерей рода, если в нее не заложит ее изначальный праотец? Самый мудрый из ныне живущих, волхв, наученный призвать дух прародителя в себя. Но с течением лет обычай стал принадлежностью только знатных семей, сохранялся для тех дев, чьим сыновьям понадобится сила медведя и мудрость змея. Мощь божества – право на княжескую власть и орудие ее осуществления.