Владимир Плугин - Разведка была всегда...

Пример Анастаса показывает, что искать было кого. Бертье-Делагард, оценивая эту фигуру, не сомневался, что отважный стрелок упомянут в летописи «как мыслитель, глава партии, стоявшей за сдачу, в чём он не мог быть одиноким». Греков, полностью соглашаясь с ним, писал, что, «идя на Корсунь, Владимир мог полагаться не только на силу своего оружия», и «нет ничего удивительного, что в среде осаждённых появилась группа лиц, стоявших за сдачу Владимиру». Действительно, ведь Херсонес не был этнически однороден. Помимо греков в нём жило немало сармато-аланов, а также готов, славян, в числе которых попадались, вероятно, и соплеменники осаждавших. На площадях и улицах черноморской крепости, в усадьбах с белокаменными (в богатых кварталах — двухэтажными) домами слышались и хазарская, и печенежская, и армянская речь. Да мало ли кого заносила судьба в портовый город и заставляла бросить тут якорь. Полагать, что вся эта пёстрая масса Херсонитов пылала чувством имперского патриотизма, было бы по меньшей мере наивно. Тем более что и сами греки, по свидетельству Константина Багрянородного, пылали им не так уж сильно. И имели для этого основания. Поскольку Херсонес исстари дорожил своей автономией, василевсы не уставали на неё покушаться. С IX века они начали назначать в город военных губернаторов — стратигов, доверенных лиц Константинополя. В их обязанности входило, между прочим, «блюдение» политической нравственности таврических обывателей, то есть ведение сыска об изменных речах и делах. За что (может быть, и не только за это) их, случалось, убивали. Беспокойство метрополии было небеспочвенным уже потому, что Херсонес с очень давних времён служил местом политической и религиозной ссылки. Ещё в I веке сюда был отправлен и затем умерщвлён Римский Папа Климент, впоследствии причисленный к лику святых. В конце VII века здесь оказался даже свергнутый император Флавий Юстиниан II Рипотмет, который пытался опереться на город в борьбе за власть, но не нашёл поддержки. И потому, став снова императором, он дважды направлял в Херсонес карательный флот. В первый раз город был разграблен имперским войском, а во второй — местный императорский гарнизон и горожане подняли восстание при военной помощи хазар, и это спасло Херсонес. Позднее сюда бежали от преследований иконопочитатели...

Так из века в век в главном оплоте Византии в Таврике формировались антиимперские настроения. Этому способствовало и сложное внешнеполитическое положение Херсонеса, которому в VIII — IX веках приходилось считаться с позицией хазарского кагана (в VIII веке город даже находился под хазарским протекторатом), а в X веке — русского князя. Всё это неизбежно приводило к образованию соответствующих партий и борьбе между ними.

О том же вроде бы говорят и данные археологии. Раскопки Херсонеса показали, что город был очень сильно разорён русскими дружинами. Причём особенно пострадала его западная часть, населённая рыбаками и мелкими ремесленниками, составлявшая треть всей территории крепости (117 тысяч квадратных метров). Жизнь здесь прекратилась, и на месте густонаселённых кварталов образовался огромный пустырь. Тогда как дома и улицы северо-восточного района, где жили торговцы и представители местного нобилитета, подобной участи не испытали [8] О том, что разорению подвергался не весь Херсонес, свидетельствует сообщение летописца о сохранившихся «до сего дня» палатах Владимира и Анны и о строительстве князем в городе церкви. Не в этом ли контексте нужно понимать фразу Никоновской летописи: «Владимир же вниде во град с велможами своими и укрепи и уласка всех...» . Из чего можно с определённой долей вероятности заключить, что «партия измены» в Корсуне, или, выражаясь мягче, «партия сдачи города Владимиру», состояла преимущественно из тех, которые, по слухам, тоже плачут.

Итак, если со стороны Владимировой разведки был спрос, то со стороны части корсунян была полная готовность к предложению. К сожалению, мы не знаем, удалось ли агентам Добрыни выйти на связь с этими людьми. Можно лишь утверждать, что попытки такого рода, несомненно, имели место. Как в виде агитирующих за сдачу стрелограмм, которые, очевидно, не у всех вызывали гнев и возмущение, так и в виде ночных поисков ловкими отроками или гридями щелей и лазеек в каменном щите города. Поэтому внешние обстоятельства измены Анастаса можно представлять по-разному, во всех случаях используя, однако, метод не столько научной, сколько художественной реконструкции.

Пишущего в жанре психологического романа поступок Анастаса мог бы, вероятно, заставить задуматься над неисповедимыми тайнами предательства, постепенно свивающего гнездо в душе и разрушающего её. Вот сидит будущий стрелок тёмной южной ночью у себя дома, прислушиваясь к тишине забывшегося в тревожном сне голодающего города, цедит из белоглиняного константинопольского кувшина с росписью под прозрачной глазурью разбавленное вино, бросает кости и размышляет, стоит ли ему продолжать защищать «эту страну» и, может быть, погибнуть, когда представляется случай сделать хорошие деньги, а то и карьеру у вождя русов. Как уверяет старый приятель Калокир. Если только он, Анастас, или кто-то из его людей сумеет тайно от ищеек стратига переслать в лагерь Владимира кое-какие полезные сведения (ситуацию можно представить иначе, поменяв местами протевона [9] Протевон — градоначальник. В это время им был, вероятно, Никифор Калокир. и стратига и предположив в Анастасе если не особу, приближённую к императору, то человека, по тем или иным причинам пекущегося о его интересах).

Приверженцу авантюрно-детективного жанра предстанет, конечно, другая картина. Неслышной тенью перемахивает в полночь через стену посланец Владимира, или проскальзывает в вылазные ворота, подкупив стражу, или просачивается через устроенный корсунянами подкоп под созидаемую Владимировым войском насыпь. По указанным ориентирам быстро находит усадьбу, прячущуюся в тени кипарисов, стучит и в ответ на оклик произносит условный пароль о желании приобрести славянскую мебель. Или он ходит утром по базару, надвинув на брови «шляпу земли Греческой», приценивается к товарам и мимоходом осторожненько выпытывает, откуда это в городе такая вкусная и чистая вода. Даже в Константинополе — он сам оттуда — такой нет. Ему отвечают доверительно, что секрет воды знают только правитель, начальник гарнизона и ещё несколько доверенных лиц. С правителем же (или начальником) хорошо знаком один уважаемый человек, живущий неподалёку, у базилики Святого Климента. И вот они сидят друг перед другом за скудной трапезой, и агент Добрыни ставит перед Анастасом задачу в считанные дни узнать тайну городского акведука, который очень интересует его начальство. Либо покупает «уважаемого» человека за наличные. Анастас с непроницаемым лицом выслушивает разведчика, обещает всё исполнить и думает, что в таком деле посредник ни к чему. Через несколько дней на «партийном совете» решают действовать, и приятель Калокира (а может быть, стратига или кто-то из его людей) появляется на стене, чтобы помочь воинам отразить очередной приступ. Улучив минуту, он отправляет стрелу с посланием (может быть, и не одну) в сторону русского лагеря или самого князя. Впрочем, вот как это описано у Ладинского: «Анастас и его сообщник в плащах с куколями пробирались по безлюдным улицам на городскую стену. Воины на башнях спали, склонившись на копья. В тишине плескалось море. Послышался взволнованный шёпот. Дрожащая рука натянула тетиву тугого лука. Стрела оторвалась со свистом и полетела в ночную темноту, в ту сторону, где был расположен лагерь варваров... Два человека, крадучись и прижимаясь к стене, спустились в город. У Кентарийской башни они расстались и разошлись в разные стороны».