Владимир Плугин - Разведка была всегда...

Конечно, трудно примириться с мыслью, что крестителю Руси помогала сомнительная в нравственном отношении личность. Хотелось бы, чтобы Анастас был человеком честным и благородным. Но факты свидетельствуют, что Анастас — изменник. И в чью бы пользу он ни старался (кроме собственной, понятно) — Владимира, городской партии сепаратистов, стремившихся освободиться от слишком стеснительной имперской опеки, или даже партии самого василевса, — разгром Херсонеса и бедствия жителей города на совести этого «стрельца».

Летопись сообщает, что после описанных событий звезда удачи надолго засияла над сметливым черноморцем, вовремя почувствовавшим отвращение к солёной хамсе. Владимир взял его с собой в Киев вместе с прибывшей наконец из Царьграда «царицей», «корсунскими попами», мощами Клемента и Фива, церковными сосудами и иконами и некоторыми иными дарами. В Никоновской летописи перечислено: «...И Онастаса, писавшего на стреле, и два болвана медяны, и четыре кони медяны, и три лвы медяны». Похоже на опись прибыли в княжеской казне: один Анастас, два болвана, четыре коня... Ох, эта бездушная бухгалтерия! Далее сказано: «И даде Анастаса отцу своему митрополиту Михаилу» (по летописи — поставленному в это время митрополитом Руси). С сим пастырем, а также с византийскими епископами и Добрыней Анастас, согласно летописи, будто бы ходил в 990 году в Новгород «сокрушать идолов» и крестить горожан, а следующим летом — в Ростов.

Вскоре после возвращения из корсунского похода и крещения киевлян Владимир заложил соборный храм Киева — церковь Пресвятой Богородицы, получившую название Десятинной, потому что князь пожаловал ей десятую часть от всех своих доходов. Прозвище Десятинный закрепилось и за Анастасом, которому Владимир поручил собирать пошлину и распоряжаться ею. Некоторые сравнительно поздние источники называют его священником. Но мне думается, что Анастас был всё-таки не духовным лицом, как полагают и многие учёные, а экономом, прототипом будущих митрополичьих и владычных бояр. Вот он, наверное, Анастас, на миниатюре Радзивилловской летописи, изображающей освящение Десятинной церкви. Стоит первым в группе знатных лиц за спиной Владимира. Золотистоволосый и золотистобородый человек в длинном, закрывающем ноги жёлтом одеянии и в зеленоватом плаще с воротником, с выражением почтительности на лице. Рядовой, так сказать, киевский вельможа X века.

В правильности произведённого опознания убеждает другая запечатлённая художниками сценка — к тексту о даче Владимиром десятины храму Богородицы с поручением заботы о церкви и её доходах «Настасу Корсунянину», а также об устройстве празднества (здесь Анастас просто обязан был присутствовать по долгу службы). Князь с непокрытой головой молится перед главным храмом Руси. А за ним стоят два очень благообразных по внешности сановника (право, лиц с такими благородными чертами, с таким благочестиво-постным выражением автор нигде и не видывал), передний из которых, одетый в корзно, застёгнутое фибулой, с миной, появляющейся на некоторых лицах только «при исполнении», держит в руках княжескую шапку. Один из этих замечательных людей, не сомневаюсь, Анастас.

Две представленные на суд читателей картинки, по-видимому, единственные сохранившиеся изображения славного стрелка и хранителя церковных доходов. Я хочу сказать, что в остальном миниатюрист отнёсся к Анастасу так же, как и к Блуду, и главный подвиг его жизни не увековечил. А ведь какая динамичная могла быть сцена: стрелок натягивает тетиву на крепостной стене, стрела с важным донесением летит в русский лагерь, где её с волнением берёт в руки Владимир и тут же отдаёт приказание: искать! копать! Да прочтите вы такую историю любому мальчишке в школе и попросите нарисовать запомнившееся! Вряд ли найдётся хоть один, который не нарисует Анастаса. А иллюстратор Радзивилловской летописи не нарисовал. Не соблазнился. Осаде и штурму Корсуня он посвятил три миниатюры. На всех трёх горожане отбивают приступы. На последней изображён «тот самый» эпизод. Но как! Слева войско наступает на крепость. А справа два длинноволосых кудрявых молодца в коротких рубахах землекопов нажимают ногами на заступы уже выполняя приказ Владимира. И это всё. Так что предположение, высказанное мною ранее по поводу отсутствия изображений Блуда, видимо, подтверждается. Художника затрудняла, видимо, не сложность личности, а сложность её психологической характеристики в данных обстоятельствах...

Почтительное и благочестивое выражение, вероятно, не сходило с лица «мужа корсунянина», ставшего Десятинным, до самого конца правления Владимира. Но вот началась борьба за власть между Святополком и Ярославом, в Киев вступили польские войска, и с Анастасом что-то произошло. Когда киевляне и жители других городов принялись потихоньку «избивать» пришельцев и Болеслав Храбрый, не желая искушать судьбу, «побеже ис Киева», прихватив с собой «именье и бояры Ярославле и сестре его» и множество людей, он не забыл и о «кормильце» Десятинной церкви... «...И Настаса пристави Десятинного ко именью, бе бо ся ему вверил лестью», — заметил летописец. Хотя кто кого здесь обманул — Болеслав Анастаса или Анастас Болеслава — и не поймёшь, факт остаётся фактом. «Муж корсунянин», когда-то предавший греков для карьеры на Руси, теперь покидал свою новую родину в обозе её врага. Хранитель доходов и сокровищ главной православной святыни русской столицы вёз её «именье»! Наверное, «пустил стрелу» какую-нибудь к Болеславу по старой привычке. И опять попал в цель. Примерно такое мнение о корсунском стрелке сложилось у Н. М. Карамзина. «Хитрый Анастас, — писал он, — быв прежде любимцем Владимировым, умел снискать доверенность короля польского; сделался хранителем его казны (не казны, а, повторяю, награбленного на Русской земле, — Авт.) и выехал с нею из Киева; изменив первому отечеству, изменил и второму для своей личной корысти». «Хитрый грек», — согласился С. М. Соловьёв. «Ловкий авантюрист, ренегат и предатель, которых XI век византийской истории знает немало», — добавил один из советских учёных.

Строительство великого новопросвещённого восточнославянского государства, интересы его внутренней стабильности и внешней безопасности требовали хорошей ориентировки в окружающем мире, знаний о том, как и чем живут «за морем» иные народы. Поэтому можно считать правдоподобным сообщение Никоновской летописи, повествующее о событии 1001 года: «Того же лета посла Володимер гостей своих, аки в послех (как послов, — Авт.) в Рим, а других во Иерусалим и в Египет и в Вавилон, съглядети земель их и обычаев их».