Владимир Плугин - Разведка была всегда...

Другой заботой «Елизаветы» было снестись с сильными мира сего и заручиться их поддержкой. Таких могущественных людей, способных оказать ей реальную помощь, по её мнению, было двое — турецкий султан и Алексей Орлов. Радзивилл, в сущности, являлся лишь проводником к одному из них. 11 августа 1774 года, месяц спустя после заключения мира в Кучук-Кайнарджи, «Елизавета Вторая» написала письмо султану. Пользуясь обычной человеческой логикой, не понять, на что она рассчитывала. Конечно, мир ещё не был ратифицирован. Но думать, что Турция после тяжелейшей, крайне неудачной для неё войны вдруг взбеленится и, вняв призывам и увещеваниям более чем сомнительного лица, вновь примет третью позицию, значило предпочитать действительному ходу вещей галлюцинации. Наверное, где-то тут и должна находиться разгадка. Это было торжество женской логики, осложнённой давно уже воспалённым воображением и ни с чем не желающим считаться стремлением видеть мир таким, каким его хочется видеть...

Словно нарочно посыпая солью не зажившие раны нового владыки османов Абдул-Гамида, «Елизавета» уверяла его, что теперь-де «само небо, кажется, заступается за невинных» (то есть за его величество и за неё). Только бы Блистательная Порта отказалась ото всех предложений мира (!), пока она со своими достойными спутниками не приедет в Константинополь. «И без этого победа за нами, то есть за Пугачёвым» (хотя «Елизавета» не знала о том, что Пугачёв как раз в эти дни захватил Саратов, затем Камышин и шёл на Царицын). Она уже отправила воззвание к русскому флоту в Ливорно (султану лучше, чем кому-либо другому, должны быть известны его боевые достоинства)...

Послание словно кануло в Лету. «Величайший из императоров» молчал. В середине сентября «Елизавета» пишет новое письмо, мягко упрекая адресата за медлительность. Время не ждёт. Она только что узнала, что турецкие генералы заключили мир с русскими (вот тебе на!). Но она надеется на справедливость добродетельнейшего из владык. «Пугачёв близок к победе; следует только не оставлять его» (Пугачёв в это время, в последний раз разбитый Михельсоном у Солениковой ватаги, с горсткой сообщников находился на Малом Узене, где и был схвачен). Её собственная уверенность в успехе подкрепляется тем, что она «узнала из прямых источников»: Бурбонский дом будет в восторге, если у неё хватит сил «вернуть спокойствие народам, стена[ю]щим сыздавна». Пусть только его величество не задерживает с присылкой фирмана.

Это новое послание, как и предыдущее, было передано для отправки по назначению Радзивиллу. И тут обнаружились вещи, от которых «сестра Пугачёва» упала в обморок, а затем разразилась рыданиями и забилась в конвульсиях. А может быть, наоборот. Сначала разразилась и забилась, а потом уже упала в обморок. Оказывается, коварный Пане Коханку и не думал отсылать Абдул-Гамиду первого письма, а оставил его у себя. Видимо, ему очень понравилось, какими красками расписала в нём красавица «царевна» его достоинства и добродетели. А теперь всегда такой галантный и весьма пылкий для своих солидных лет поклонник уже открыто отказывался передать султану и второе, совсем отчаянное, письмо, более похожее на крик утопающего о помощи. Что же случилось с Каролем Радзивиллом? Да скорее всего, он просто трезво оценил сложившуюся ситуацию. Надежды на помощь султана становятся всё более призрачными, как ни старается его агент в Стамбуле Радзишевский. В таких обстоятельствах пересылать повелителю правоверных через свои руки письма, весьма сомнительные по содержанию и написанные столь же сомнительным (по происхождению) лицом, было бы совсем уж неразумно. Да-да, лицом, сомнительным по происхождению. Потому что никаких хоть сколько-нибудь достоверных доказательств, что она действительно русская великая княжна и законная наследница престола необъятной империи, нет. Документов — ни одного. Завещания Петра Великого, Екатерины I и особенно Елизаветы более чем подозрительны. Хорошо, что он не допустил публиковать их в газетах. «Княжна» и так наделала там нескромных и неумных заявлений. А чего добилась? Версаль уже дезавуировал её назойливые намёки на поддержку будто бы Францией прав и планов неизвестно откуда взявшейся претендентки. Консул мсье Дериво открыто называет её обманщицей. А если послушать досужую болтовню французских офицеров насчёт «генеалогического древа» ещё недавно пленявшей всех красавицы, то и вовсе уши вянут. Единственное, что она делает вполне «по-царски», так это тратит деньги. И сама в долгах, и его уже разорила. Хорош бы он был, если бы действительно отправился с ней к султану! Ведь турки уже наслышаны о «её высочестве» (или как её там?) от французов. Только этих переживаний и не хватало его обострившейся ипохондрии. Нет, подальше, подальше от этой дамы, как она ни обворожительна.

Впрочем, это гораздо легче было сказать, чем сделать. После предпринятой «Елизаветой Второй» демонстрации Пане Коханку пришлось внешне уступить. Он отослал оба письма. Но они дошли только до его представителя в Стамбуле Коссаковского, то есть попали из одного кармана Радзивилла в другой. «Елизавета», конечно, скоро это поняла по продолжавшемуся молчанию величайшего из императоров. Последовала новая сцена с конвульсиями, но, кажется, без обморока. Рыдания слышались из комнаты царственной особы в течение трёх дней. Каких только эпитетов не удостоился за это время Пане Коханку! Частично «великая княжна» воспроизвела их в письмах к Филиппу-Фердинанду, о котором совсем было забыла, а теперь как-то сразу вспомнила. Отныне она избегала видеться с лицемерным рабом своих чар. Но это совпадало и с желаниями Радзивилла. В начале ноября Пане Коханку выехал со свитой в Лидо. Прощание двух ещё летом близких друзей и единомышленников было под стать погоде.

«Елизавете» тоже было пора подумать о перемене места жительства: она, как и Радзивилл, была для рагузских властей persona non grata. Сенат даже сообщил о ней и её намерениях через своего представителя в Петербурге Никите Ивановичу Панину. Для Панина (а следовательно, и для Екатерины) всё это уже не было совершенною новостью. Никита Иванович просил сенат не беспокоить себя и его из-за этой бродяжки. Но отношение к ней после такого отзыва не могло стать лучше. «Великая княжна» металась, не зная, на что решиться. Алексей Орлов, которому она написала ещё летом, на её призывы не отзывался. Хотя, в отличие от султана, должен был их услышать. Теперь, когда война закончилась триумфом русских, он мог бы принести задуманному ею предприятию едва ли не больше пользы, чем повелитель правоверных. Во всяком случае, на море он был таким полновластным владыкой, каким величайшему из императоров вряд ли когда удастся стать. Но Орлов молчит. Молчит и Панин, которому она, терзаясь неизвестностью, тоже попыталась закинуть удочку...