Владимир Плугин - Разведка была всегда...

Читатели, вероятно, изумлены подобным пассажем, но всё было именно так. Темпераментная искательница монаршего счастья решила сыграть на всех инструментах сразу, не особенно заботясь о благозвучии — лишь бы было погромче. В этих действиях довольно ярко проявилась её натура: авантюризм не позволял «княжне» верно оценить ни людей, ни обстоятельств и потому она довольно часто сама себе расставляла капканы. «Елизавета» всерьёз уверяла Панина, что империя находится в крайне опасном положении и что спасти её может только благополучно избавленная Провидением от злоумышленников законная наследница престола, при которой в России воссияет наконец заря свободы. Охотница за тронами сообщала, что скоро надеется быть в Петербурге, а потому просит любезнейшего Никиту Ивановича позаботиться о её безопасности.

Ах, как бы хотелось на минутку перенестись в XVIII столетие и взглянуть на лица Панина и особенно матушки, когда они знакомились с этим удивительным документом, в котором припудренное блестками светскости наивное лукавство как-то незаметно переходило в беззастенчивое нахальство. Матушка, как известно, очень любила удачную шутку. Но вряд ли на этот раз улыбка осветила её лицо. Самозванцы ей уже порядком досадили. Ещё не разделались окончательно с пугачёвским бунтом. Ещё каких-то два Салавата (так императрица называла Салавата Юлаева и его отца) разбойничали в горах Башкирии. И вот — новый сюрприз. Алексей Григорьевич Орлов, правда, выражает сомнение, действительно ли существует такая женщина. Но не сомневаться, а ловить уже надобно.

12 ноября к Алехану в Ливорно полетело собственноручное послание Екатерины. В нём тоже сначала говорилось о мире с турками, о поимке Пугачёва и только «в-четвёртых» дошло до самозванки. Но предписания были жёсткие: «...письмо, к вам писанное от мошенницы, я читала и нашла оное сходственно с таковым же письмом, от неё писанным к графу Н. И. Панину, — уведомляла царица, — Известно здесь, что она с князем Радзивиллом была в июле в Рагузе, и Я вам советую туда послать кого и разведывать о её пребывании и куда девалась, и если возможно, приманите её в таком месте, где вам ловко бы было её посадить на наш корабль и отправить её за караулом сюда; буде же она в Рагузе гнездит, то Я вас уполномочиваю чрез сие послать туда корабль, или несколько, с требованием о выдаче сей твари, столь дерзко на себя всклепавшей имя и природу, вовсе несбыточные, и в случае непослушанья дозволяю вам употребить угрозы, а буде и наказание нужно, то бомб несколько в город метать можно; а буде без шума достать способ есть, то Я и на сие соглашаюсь. Статься может, что она из Рагузы переехала в Парос и сказывает, будто из Царьграда».

Вот так. Игры с церемониалами, коленопреклонениями и подобострастным шёпотом салонных кавалеров для «Елизаветы Второй» заканчивались. Теперь начиналась охота. За ней. Охота, в которой все средства были объявлены дозволенными. Но красавица, однажды ослеплённая призрачным блеском несбыточной мечты, не желала думать о таких неприятных вещах. «Вы оглашаете в газетах невероятные вещи, чтобы обратить на себя внимание всей Европы, — взывал к её рассудку верный и поумневший Филипп-Фердинанд, — а жизненные интересы более всего велят вам сидеть тихо, как никогда, и не выставлять своих друзей на неминуемую гибель.

Вы... заставляете государства, которые могли бы помочь Вам в небольшом деле, свидетельствовать против Вас. Возвращайтесь в Оберштейн и забудьте навсегда о Персии, Пугачёве и тому подобных глупостях!» Увы, «великая княжна» его не слышала. Она уже покинула Рагузу к вящему удовольствию сената, которое увеличилось бы ещё более, если бы он узнал о грозившей городу бомбардировке. При ней оставались теперь, кроме слуг, только Доманский, Чарномский и бывшие иезуиты Ваисович и ксёндз Ханецкий, взявший на себя функции секретаря, казначея, мажордома и т. п. Путь «Елизаветы Второй» лежал, естественно, не на берега Босфора, а в вечный город — Рим. Английский посланник в Неаполе сэр Уильям Гамильтон выхлопотал ей паспорт. В конце ноября по старому стилю карета «великой княжны» появилась на набережных Тибра и остановилась у дома Джоранни.

Что же привело неутомимую соискательницу российской короны снова под небо Италии? Её интересовал Ватикан. Она сделала попытку проложить себе путь к трону с помощью папской курии. Впрочем, первое время «Елизавета» вела себя тише воды, ниже травы. Выезжала в карете с опущенными занавесками, никого не принимала. Но это только разжигало любопытство экспансивных итальянцев. Даже полиция не могла сказать о ней ничего определённого и полагала, что неизвестная дама — жена одного из двух шляхтичей и сестра другого. Может быть, её супруг вон тот, что разгуливает по Риму в национальном наряде и гипнотизирует публику громадными усищами и саблей без защитной дужки? (Это был Чарномский, называвший, впрочем, себя Линовским, тогда как Доманский стал Станишевским). Публика склонялась к тому, что приезжая незнакомка, скорее всего, авантюристка, то есть попала именно в точку, но не могла, конечно, догадываться, какого масштаба авантюра замышлялась за плотно прикрытыми воротами дома Джоранни. Занавес над тайной вскоре приоткрыла сама «Елизавета», ибо...

Ну, подумайте сами, уважаемые читатели, сколько времени может молодая красивая женщина, знающая, что ею интересуются, соблюдать инкогнито? Конечно, не больше недели, если при этом принять во внимание, что она всерьёз собралась надолго «залечь на дно», дабы сбить со следа возможных недоброжелателей и даже преследователей (молчание Орлова и Панина ничего хорошего не сулило). Через неделю Ханецкий, успевший кое с кем познакомиться, шепнул по секрету самым надёжным и неболтливым, что это-де русская княжна. Жители вечного города были удовлетворены. Тем более что для разнообразия вновь откуда-то выплыла княжна Волдомира, а рядом с ней появилась совсем свеженькая Елизавета Радзивилл, сестра пане Коханку. Впрочем, некий монсеньор Ласкарис, а вслед за ним принц Оранский уверяли, что это дочь турецкого султана. А может, и не дочь. Сама же «великая княжна» на всякий случай просила у сэра Уильяма Гамильтона паспорт на имя госпожи Вальмонд из Ганновера. Ну, да все эти штуки читателям, наверное, уже надоели.

Представившись римлянам, «Елизавета» развернула привычную для неё энергичную и разностороннюю, хотя в то же время несколько хаотичную и импульсивную, деятельность. По-видимому, она собиралась подключить каким-то образом к своей охоте за троном английскую дипломатию, потому что выпрашивала у Гамильтона рекомендательные письма к британским посланникам в Стамбуле и Вене. Были у неё намерения связаться и с польским и прусским дворами. Но особый её интерес возбуждал на этот раз кардинал Альбани, декан папской курии и наиболее вероятный кандидат на вакантный в эту пору престол главы Католической церкви. В первый день нового 1775 года (по новому стилю) Ханецкий, оправдывая славу бывшего иезуита, выследил его эминенцию и вручил ему послание своей госпожи, в котором она ходатайствовала о тайной аудиенции. Альбани отослал Ханецкого к своему секретарю аббату Роккатани. Тот объяснил ксёндзу, что пожелания, выраженные в послании, нереальны. Пусть приславшая Ханецкого особа запечатлеет их на бумаге. Это не устраивало уже «Елизавету». Через два дня Ханецкий изловил аббата в одном из домов и принудил его сесть в карету «Её высочества» и ехать на Марсово поле, в палаты Джоранни.