Эрик Метаксас - Мартин Лютер. Человек, который заново открыл Бога и изменил мир

Разумеется, это не значит, что Лютер не стремился обращаться к простому человеку – или не считал это одной из важнейших своих задач. Напротив, быть может, именно это и привело его к успеху. Он обладал поистине поразительным даром обращаться напрямую к простому немцу, сидящему на церковной скамье, – природным даром, отшлифованным и заостренным частыми проповедями в Виттенберге. Пожалуй, именно удивительный интеллектуальный размах Лютера – способность переходить от переводов с латыни и греческого, от глубокой экзегезы и богословских исследований к простой и ясной проповеди, понятной любому крестьянину – делает его гением, которому трудно найти равных. Он не просто не пренебрегал простыми людьми; те, кто ими пренебрегал, были ему ненавистны. Мракобесие схоластов и Аристотеля почитал он враждебным и самому Христу, и тем, кого любит и о ком заботится Христос. Замечание об этом можно найти в его позднейших «Застольных беседах». «Прокляты те проповедники, – говорил он, – что в церкви вещают о высоком и сложном и, пренебрегая спасением бедных неученых простаков, ищут лишь собственной чести и славы или того, как бы угодить одному-двум влиятельным господам».

В предисловии-посвящении к своему «Трактату о добрых делах» Лютер писал:

Хоть и знаю прекрасно, и слышу каждый день, что многие обо мне низкого мнения – он, мол, пишет только проповеди и памфлеты по-немецки для неученых мирян, – это меня не останавливает. Дай-то Бог, чтобы за всю жизнь я хоть одному мирянину действительно помог стать лучше!

…С величайшей радостью оставил бы я честь и славу сложных тем кому-нибудь другому. Нимало не стыжусь проповедовать неученому мирянину и писать для него по-немецки. Пусть сам я не слишком даровит – думается мне, если отныне мы возложим на себя такую задачу и постараемся в будущем сделать больше, весь христианский мир немало от этого выиграет и уж точно получит больше пользы, чем от тяжелых томов и questiones, что ни для кого, кроме студентов в школах, не годятся [422] LW, 44:22. .

Так что Лютер всегда готов был признать себя «горняцким сыном» или обменяться с простым мужиком такими шутками, от которых поморщился бы утонченный и интеллигентный Эразм. Но, в отличие от Эразма, к порядку и точности в богословских вопросах Лютер подходил с истинно немецкой педантичностью: это и привело к разрыву между ними. По-видимому, именно в этой точке Лютер отошел от гуманизма – или гуманизм от Лютера. В конце концов встал вопрос: долго ли гуманизм и его приверженцы – и «князь гуманистов» в том числе – смогут идти с Лютером рука об руку? В какой миг Эразм понял, что скачет на спине тигра, и захотел сойти?

Стоит вспомнить, что без интеллектуального движения, именуемого гуманизмом, феномен Мартина Лютера едва ли стал бы возможен. Не будь греческого Нового Завета, восстановленного Эразмом, не стоит и думать, что Лютер сумел бы создать столь яркий и доступный перевод, навсегда изменивший жизнь всех людей, говорящих по-немецки, сделавший их поистине народом Книги. Стоит напомнить и о том, что именно великий гуманист Рейхлин помог Меланхтону стать тем, кем он стал, – и перекроить Виттенберг по гуманистической мерке.

Однако к середине 1520-х годов вселенные Лютера и Эразма дошли до края столкновения. Лютер критиковал Церковь так резко и непримиримо, как еще несколько лет назад и представить было нельзя. Много раз писал Эразм о том, как глубоко озабочен он тоном Лютера, на его взгляд, вредящим делу церковных реформ. У самого Эразма тоже бывали проблемы с Церковью – но никогда он не рвал с ней, как Лютер, и совершенно точно не собирался выходить из границ того, что у католиков именовалось правоверием. Осторожный и чуткий, он прекрасно понимал, когда следует умолкнуть, отступить и на цыпочках вернуться в объятия Церкви.

Таким образом, не только настроение, но и цели критики Церкви у Лютера решительно расходились с целями Эразма – и с какого-то момента Эразм уже не мог закрывать глаза на эту разницу. То, что говорил и делал Лютер после Вормса – назвал папу антихристом, сжег папскую буллу, – для него было совершенно неприемлемо. Более того: король Генрих VIII обратился к нему с просьбой написать что-нибудь против Лютера, чтобы прояснить эту разницу и засвидетельствовать свою лояльность Церкви. Так сидение Эразма на двух стульях подошло к концу. Церковь ждала от него четкого и ясного заявления, что стулья эти разные.

Надо сказать, в любом случае, что бы ни делал теперь Эразм, многие возложили бы на него вину за создание гуманистической и критической атмосферы, в которой и стал возможен Лютер. Однако настал момент, когда гуманизму и лютеровой Реформации предстояло прояснить свои взаимные отношения. Многие с нетерпением ждали голоса Эразма. Немало гуманистов, как Гуттен, презирали Церковь и стремились к Реформации больше самого Лютера – но многие другие желали ясности. Как далеко могут зайти реформы? Где предел? И ответа ждали именно от Эразма. Но к ссоре с Лютером Эразм стремился не больше, чем к ссоре с Церковью. Ссориться было просто не в его стиле.

Лютер на своем фланге испытывал те же трудности. После Крестьянской войны католики заговорили о том, что это он столкнул с горы эту лавину. В июле 1525 года старый враг, Иероним «козел» Эмзер, бывший капеллан герцога Георга, написал об этом целое сочинение: «Как Лютер в своих книгах призывал к мятежу». А за этой книгой последовала еще одна, написанная новым капелланом Георга и новым врагом Лютера, Иоганном Кохлеусом. И как будто этого было недостаточно – в октябре на Лютера накинулись разом его друг Капитон и швейцарский реформатор Ульрих Цвингли. Лютер оказался в положении кролика, которого рвет на части свора собак; и громкая ссора с Эразмом – последнее, что было ему сейчас нужно.

История Лютера ясно свидетельствует о том, какие случайные внешние факторы порой определяли и его путь, и путь Реформации в целом. Не будь император занят войнами с Францией, Италией и турками – он проследил бы за выполнением Вормсского эдикта, и у Лютера не появилось бы свободных четырех лет на проповедь и распространение своих идей. Не будь папа Лев настолько близоруким – и в прямом, и в переносном смысле, – он брался бы за богословскую взрывчатку Лютера в лайковых перчатках, а не бил по ней молотом. Свою роль сыграла и смерть папы Льва в декабре 1521 года. Его преемником стал Адриан VI, как и Эразм, происходивший из Голландии: он искренне желал осушить болото, в которое превратился папский Рим. Последний из шестерки «адских пап» наконец отправился… одному Богу ведомо куда – и все с трепетом ждали новой эры. Однако Адриан VI умер, проведя на престоле святого Петра лишь двадцать месяцев, и сделать успел немного. Впрочем, сразу после избрания, в январе 1522 года, Эразм отправил новому папе письмо с поздравлениями и заверил, что тот может положиться на соотечественника, – Эразм готов оказать ему любую возможную помощь. В ответ Адриан VI присоединился к Генриху VIII – ответил, что больше всего пользы принесет Эразм Святому Престолу, если направит свое прославленное перо против Лютера.