Карен Мейтленд - Соколы огня и льда

Но проблема с самыми лучшими и продуманными планами в том, что они есть и у других.

Исландия

Эйдис

Терсел — ястреб-самец, от латинского "tertius", что значит "треть", поскольку самцы на треть меньше самок.

Я чувствовала приближение этих двоих. Сейчас я услышала, как они взбираются по скале. С ними есть кто-то третий, живой и мёртвый одновременно. Я ощущаю жизнь, но жизнь не из этого мира.

Я покрыла вуалью лицо сестры и своё. Когда люди приходят к нам за советом, мы всегда закрываем лица. Они предпочитают не смотреть нам в лицо, думают, что так их секреты тоже будут укрыты от нас. Они боятся наших незащищённых взглядов. Мы можем видеть слишком глубоко, то, что скрыто внутри. Мы можем проклясть одним взглядом. Наши вуали — их щиты против нас.

Только одна женщина никогда нас не боялась — Хейдрун, старый друг. Она сказала, что наблюдала за нами ещё когда мы были во чреве матери, хотя мать никогда нам этого не говорила.

Помню, как впервые увидела Хейдрун, той ночью, когда нам с Валдис исполнилось семь. Мы спали в общей постели, проснулись в темноте и увидели в комнате Хейдрун.

Мы не испугались. Нам казалось, мы уже знали её и ждали её прихода. Она приложила палец к губам и протянула нам руки, вытащила из кровати и вывела из дома, мимо спящих родителей.

Нам и в голову не пришло сопротивляться или спрашивать, куда мы идём. Мы шли за ней так доверчиво, как будто она наша мать.

Лето уже тянулось к концу, и потому, в середине ночи солнце только немного опускалось за горизонт, заливая небо позади гор мерцающими жемчужными отблесками. Это была не ночь и не день, но тот странный совиный свет, в котором скалы и люди не отбрасывают теней и нематериальны — просто контуры, такие тонкие и серые, что кажется, вот-вот растают как дым.

Хейдрун шагала по низкорослой упругой траве, а мы торопились следом. Не знаю, как долго мы шли, но не замёрзли и не устали, хотя всё время поднимались в гору. Она провела нас между двух торчащих скал, острых и чёрных, похожих на прячущихся людей, и наконец, мы оказались в долине, куда никогда не входили прежде.

В глубине долины стоял длинный, покрытый торфом дом. Если бы не свет, вырывавшийся из открытой двери, дом был бы невидим.

Хейдрун подошла к двери, остановилась в стороне, улыбнулась и направила нас с сестрой внутрь. Мы вошли, крепко держась друг за друга.

Длинный дом был полон людей — молодых и старых, детей и взрослых. Посередине пылал огромный очаг, играли музыканты, и стол был накрыт для пира.

Все глаза обратились к нам, и на каждом лице было написано гостеприимство. Казалось, что они собрались здесь отпраздновать наш День рождения.

Священник с суровым лицом, но мягким голосом торжественно благословил еду и нас, и именно в этот час нам исполнилось семь.

А после нас подняли вверх и усадили в огромное кресло, где мы обе поместились бок о бок. Нам протягивали угощение — сладкие пироги с мёдом, рыбу, такую свежую и нежную, что, должно быть, она выловлена из озера не больше часа назад, острые кусочки акульего мяса, которые долго оставались зарытыми в земле, пока запах не стал сильным и острым как раскалённая лава.

Мы всё съели, музыканты затянули песню и начались танцы. Люди взялись за руки и плясали в нашу честь, вокруг кресла, каблуки топали по земляному полу. Деревянные опоры зала дрожали в такт барабанам, которые покрывали шкуры белых медведей, а стучали в них длинными жёлтыми костями. Ритм танца и барабанного боя становился пьянящим, тяжёлым и жарким. Глаза танцоров остекленели, головы опускались или склонялись набок, а барабан всё бил снова и снова, как стук могучего драконьего сердца.

Чёрные вороны-лютеране запретили танцы в кругу, но их до сих пор пляшут в таких вот скрытых долинах, а иногда даже на вершинах гор, чтобы призвать солнце, как делали наши предки с тех дней, когда правили старые боги.

Мы с Валдис никогда раньше не видели этот танец, только слышали, как шептались о нем наёмные работники на нашей ферме. Родители никогда не говорили о таких опасных вещах, поскольку жили в постоянном страхе, боясь лютеранских воронов.

Ритм барабана успокаивал нас, и переполненные едой, музыкой и напитками, мы заснули в нашем огромном кресле. Хейдрун и остальные отнесли нас обратно домой и уложили в постель так же тихо, как и забрали.

Родители так и не узнали, что мы уходили. Они никогда бы не отпустили нас в подобное место. Но когда мы проснулись тем утром, в наш седьмой День рождения, мать увидела в наших глазах то, что давно боялась увидеть. И в тот день она отвела нас в эту пещеру.

Люди, идущие к нам, встревожены и напуганы. Я ждала их, укрывшись в тени под стеной пещеры. К нам впервые пришли с тех пор, как умерла Валдис. Вонь её гниющего тела с каждым днём становилась сильнее.

В жаркой пещере вряд ли могло быть иначе. Говорят, если живёшь с каким-то запахом день и ночь, его перестаёшь замечать. Правда в том, что запах забывается, уплывает — но лишь ненадолго. Он кружит рядом, как тревога, которую стараешься позабыть, и, как страх, запах всегда здесь, рядом, готовый наброситься на тебя, когда меньше всего этого ждёшь.

Но в пещере есть и более сильная вонь, так мне все говорили — запахи тухлых яиц от озера с горячей водой и наших экскрементов за целую жизнь, накапливающихся в углу. Может быть, эти запахи окажутся достаточно сильными, чтобы замаскировать дух разложения. Я не хочу, чтобы гости узнали о смерти Валдис. Они почувствуют себя осиротевшими. Разве один указующий голос — это так же надёжно, как два?

Они доверяли двум голосам. Наше единство успокаивало их, придавало уверенности, что предсказания сбудутся. И они задумаются, что предвещает смерть одной из сестёр-оракулов. Они поверят, что это дурной знак для них и для этой земли. Во многом, так это и есть.

Прежде, чем помочь им смириться с её уходом, мне нужно самой пережить это горе. Для меня смерть сестры — куда больше, чем просто предзнаменование или знак духов. Это всё, чем были мы для людей, всё, что было у нас с тех пор, как нас привели сюда — знак, оракул, два голоса, повторяющие те же слова.

Первый из тех троих, молодой и проворный парень, спустился через расщелину и чуть не скакал по камням, пока не оказался на месте.

Я ещё не могла его видеть — вид на дорогу у выхода из пещеры был скрыт за скалой. Я слышала, как он зовёт, как скользит верёвка, слышала стук в той стороне. Они что-то спускают в пещеру, но не сушёное мясо или дрова. Их звуки я знала. К пещере карабкался второй человек — потяжелее, и шёл осторожно, как движутся те, чьи суставы скованы возрастом.

Эти двое показались из-за скалы. Они тащили сколоченные из берёзы носилки, покрытые овечьими шкурами, наскоро сшитыми кожаными шнурами. Человек на носилках не двигался, не шевельнулся даже, когда дроги поставили передо мной.