Бернард Корнуэлл - Песнь меча [litres]

Потом закрыл дверь.

Я услышал, как упал засов; мгновение в дверных щелях виднелся свет, пока внутри не задернули занавеску. Тогда церковь снова стала темной.

– Ждите, – сказал я.

Мы ждали, слушая, как ветер шуршит по тростниковой крыше и стонет в руинах домов. Я ждал долго, чтобы в церкви забыли о том, кто колотил в дверь.

– Должно быть, скоро полночь, – прошептала Гизела.

– Тому, кто открывает дверь, – тихо сказал я, – надо заткнуть глотку.

Я не знал, что происходит в церкви, но знал, что это делается в такой тайне, что ее заперли и открывали только на условный стук. А еще я знал, что нас нет в числе приглашенных и что, если открывающий двери человек будет протестовать против нашего появления, мы можем никогда не узнать, какая опасность угрожает Этельфлэд.

– Предоставьте его мне, – радостно проговорил Финан.

– Он церковник, – прошептал я. – Это тебя не волнует?

– Ночью, господин, все кошки серы.

– И что это значит?

– Предоставьте его мне, – повторил ирландец.

– Тогда пошли к церкви, – сказал я.

Мы втроем пересекли улицу, и я крепко постучал в дверь – три раза, потом один раз и снова три раза. Дверь долго не открывалась, но наконец засов подняли и створку толкнули наружу.

– Они уже начали, – прошептал человек в рясе, потом задохнулся, когда я схватил его за ворот и вытащил на улицу, где Финан ударил его в живот.

Ирландец был невысоким, но в его руках таилась огромная сила, и человек в рясе согнулся, задохнувшись от неожиданности. Прикрывавшая дверь занавеска упала, и никто в церкви не видел, что творится снаружи.

Финан снова ударил этого человека, свалив его на землю, и опустился рядом с ним на колени.

– Если хочешь жить, уходи, – прошептал Финан. – Просто уходи как можно дальше от церкви и забудь о том, что нас видел. Понимаешь?

– Да, – ответил этот человек.

Финан похлопал его по голове, чтобы придать убедительности своему приказу, и встал. Мы увидели, как одетый в черное человек кое-как поднялся и, спотыкаясь, двинулся прочь, вниз по склону холма. Я немного подождал, чтобы убедиться, что он действительно ушел, а потом мы втроем шагнули в церковь, и Финан закрыл за нами дверь и уронил в скобы засов.

А я отодвинул занавеску.

Мы находились в самой темной части церкви, но все равно я почувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение, потому что в дальнем ее конце, там, где находился алтарь, все сияло от пламени свечей. Цепочка одетых в рясы людей стояла лицом к алтарю; их тени падали на нас. Один из этих священников повернулся к нам, но увидел просто три силуэта в темном, с надвинутыми на лица капюшонами. Должно быть, он решил, что мы тоже священники, потому что повернулся обратно к алтарю.

Только через мгновение я увидел тех, кто стоял на широком возвышении у алтаря, потому что их прикрывали священники и монахи. Но потом все церковники склонились в поклонах перед серебряным распятием, и я увидел слева от алтаря Этельреда и Алдхельма, а справа – епископа Эркенвальда. Между ними стояла Этельфлэд в белой льняной сорочке, подпоясанной под маленькими грудями. Ее светлые волосы были распущены, словно она снова стала девушкой.

У нее был испуганный вид.

Позади Этельреда была женщина постарше, с жесткими глазами и седыми волосами, скрученными на макушке в тугой узел.

Епископ Эркенвальд молился на латыни и каждые несколько минут наблюдавшие за ним священники и монахи (их было девять) повторяли его слова. Эркенвальд был облачен в красно-белую рясу с вышитыми на ней драгоценными крестами. Его голос, всегда резкий, отражался эхом от каменных стен, в то время как отклики церковников звучали слабым бормотанием.

Этельред как будто скучал, а Алдхельм, похоже, тихо наслаждался происходящим, какая бы мистерия ни разворачивалась в этом озаренном пламенем свечей святилище.

Епископ закончил молиться, все наблюдавшие за ним сказали:

– Аминь!

После небольшой паузы Эркенвальд взял с алтаря книгу, расстегнул кожаную обложку, перевернул жесткие страницы до места, отмеченного пером чайки.

– Это, – он снова говорил по-латыни, – слово Господне.

– Слушайте слово Господне, – пробормотали священники и монахи.

– Если человек боится, что жена ему неверна, – громче заговорил епископ, его скрежещущий голос повторило эхо, – пусть приведет жену свою к священнику! И принесет за нее жертву! [11] «…И найдет на него дух ревности, и будет ревновать жену свою, когда она осквернена, или найдет на него дух ревности, и он будет ревновать жену свою, когда она не осквернена, пусть приведет муж жену свою к священнику и принесет за нее в жертву десятую часть меры ячменной муки…» (Числ. 5: 14–15).

Он многозначительно уставился на Этельреда, на котором под светло-зеленым плащом была надета кольчуга. При Этельреде имелись даже мечи – большинство священников никогда бы не допустили такого в церкви.

– Жертву! – повторил епископ.

Этельред вздрогнул, словно очнувшись от полудремы. Он порылся в кошельке, висевшем на его поясе с мечами, и вытащил маленький мешочек, который протянул епископу.

– Ячмень, – сказал Этельред.

– Как и велел Господь, – отозвался Эркенвальд, но не взял предложенного ячменя.

– И серебро, – добавил Этельред, торопливо вынимая из кошеля второй мешочек.

Эркенвальд взял оба приношения и положил перед распятием. Он поклонился ярко сверкающему изображению пригвожденного бога, потом снова поднял большую книгу.

– Таково слово Божие, – яростно проговорил он. – Мы должны набрать святой воды в глиняный сосуд, и да возьмет священник пыли с пола святилища, и да положит он пыль эту в воду.

Книга была возвращена на алтарь, и священник протянул епископу грубую глиняную чашку, наверняка со святой водой, потому что Эркенвальд поклонился ей. Потом епископ нагнулся и зачерпнул с пола пригоршню грязи и пыли. Он высыпал грязь в воду, поставил чашку на алтарь и снова взял книгу.

– Я заклинаю тебя, женщина, – свирепо сказал он, переводя взгляд с книги на Этельфлэд. – И если никто не переспал с тобою, и ты не осквернилась и не изменила мужу своему, то невредима будешь от сей горькой воды, наводящей проклятие! [12] «И заклянет ее священник и скажет жене: если никто не переспал с тобою, и ты не осквернилась и не изменила мужу своему, то невредима будешь от сей горькой воды, наводящей проклятие» (Числ. 5: 19).

– Аминь, – проговорил один из священников.

– Таково слово Господне! – сказал другой.

– Но если ты изменила мужу твоему, – Эркенвальд словно выплюнул прочитанные слова, – и осквернилась, и да соделает Господь лоно твое опавшим и живот твой опухшим [13] Полная цитата звучит так: «…Но если ты изменила мужу твоему и осквернилась, и если кто переспал с тобою кроме мужа твоего, тогда священник пусть заклянет жену клятвою проклятия и скажет священник жене: да предаст тебя Господь проклятию и клятве в народе твоем, и да соделает Господь лоно твое опавшим и живот твой опухшим» (Числ. 5: 20–21). .