Бернард Корнуэлл - Бледный всадник [litres]

«Хеахенгель» означало «Архангел». Так назвал судно Альфред, и я всегда ненавидел это имя. Кораблю пристало носить гордое имя, а не плаксиво-набожное, и у него должно красоваться на носу свирепое чудовище – голова дракона, чтобы бросать вызов морю, или же скалящийся волк, дабы внушать ужас врагам.

Иногда я взбирался на борт «Хеахенгеля» и видел, что местные крестьяне уже растащили кое-что из наружной обшивки, а на дне плещется вода, и вспоминал былые деньки, славное прошлое этого корабля: как ветер выл в его такелаже и как мы с треском таранили датское судно.

А теперь «Хеахенгель», как и я, прозябал в бездействии, и порой я мечтал о том, что починю его, раздобуду новый такелаж и новый парус, найду людей и спущу это длинное судно на воду. Мне хотелось быть где угодно, только не здесь, я мечтал присоединиться к датчанам, но всякий раз, как я говорил об этом Милдрит, та снова принималась плакать.

– Ты не заставишь меня жить среди датчан!

– Почему бы и нет? Они очень неплохие люди.

– Они язычники! Я не допущу, чтобы мой сын вырос язычником!

– Не забывай, что он и мой сын тоже и будет поклоняться тем же богам, каким поклоняюсь я.

Это вызывало новые слезы, и я поспешно выбегал из дома. Взяв с собой гончих, я уходил в леса, гадая, уж не скисла ли моя любовь к жене, как молоко.

После Синуита я так хотел поскорее увидеть Милдрит, но теперь меня порядком раздражали ее вечная плаксивость и набожность, а она не могла вынести моего гнева. Жена хотела, чтобы я мирно обрабатывал землю, пас скот и убирал урожай, дабы заплатить тот огромный долг, который она принесла мне в приданое. Долг этот появился из-за того, что покойный отец Милдрит в свое время сделал почти половину своих земель церковными. Церковь не владела этими угодьями, но имела право на все, что они приносили, будь то зерно или скот, причем этот договор распространялся и на его наследников. Потом пришли датчане, перерезали скот, начались неурожаи – какой уж тут доход. Однако церковь, ядовитая, как змея, настаивала на том, что обещанное все равно должно быть выплачено. Нас предупредили, что, если я не смогу заплатить, владения у нас отберут. Каждый раз, приезжая в Эксанкестер, я чувствовал, как монахи и священники наблюдают за мной, предвкушая грядущее богатство.

Эксанкестер снова принадлежал англичанам, а не датчанам, потому что Гутрум, оставив Альфреду заложников, ушел на север, после чего в Уэссексе воцарился мир. Фирды (фирдом называлось ополчение, выставлявшееся каждым графством) были распущены, и люди вернулись на свои фермы. Во всех церквях распевали благодарственные псалмы, и Альфред, чтобы отметить победу, посылал дары абсолютно во все мужские и женские монастыри. Одда Младший, которого чествовали как самого могучего воина Уэссекса, получил земли неподалеку от того места, где была битва у Синуита, и приказал, чтобы там построили церковь. Ходили слухи, что в тамошней церкви возведут алтарь из золота – в знак благодарности Господу, позволившему Уэссексу уцелеть.

Но как долго еще протянет Уэссекс? Гутрум был жив, и я не разделял веры христиан в то, что Бог даровал Уэссексу мир.

И не я один так полагал, потому что в середине лета Альфред вернулся в Эксанкестер, где собрал своих советников, всех главных танов и церковников королевства (в число последних попал Вульфер из Вилтунскира).

Однажды вечером я отправился в город, где узнал, что олдермен и его люди поселились в «Лебеде», таверне близ восточных ворот. Вульфера там не оказалось, зато племянник Альфреда Этельвольд, похоже, задался целью выпить весь эль в этом заведении.

– Только не говори мне, что ублюдок призвал на витан [2] Витан (витенагемот) – национальное собрание в англосаксонский период истории Великобритании, прообраз парламента. и тебя! – хмуро приветствовал он меня.

Под ублюдком Этельвальд подразумевал своего дядю Альфреда, который умыкнул у него трон.

– Нет, – ответил я. – Я пришел, чтобы повидаться с Вульфером.

– Олдермен в церкви, – сказал Этельвольд. – А я – нет. – Он ухмыльнулся и указал на скамью рядом с собой: – Сядь и выпей. Напейся вдрызг. А потом найдем двух девочек. А если хочешь – трех. Или четырех?

– Ты забываешь, что я женат.

– Как будто это когда-нибудь кого-нибудь останавливало.

Я сел, и одна из служанок принесла мне эля.

– Ты тоже входишь в витан? – спросил я Этельвольда.

– Да ты что! Думаешь, ублюдок нуждается в моих советах? Если бы он спросил моего совета, я бы сказал: «О мой король, почему бы тебе не спрыгнуть с высокого утеса, предварительно помолившись Господу, чтобы Он дал тебе крылья?!»

Этельвольд толкнул ко мне тарелку со свиными ребрами.

– Меня прихватили сюда для того, чтобы дядюшка мог за мной присматривать. Хочет быть уверенным, что я не замышляю измены.

– А ты, случаем, ее не замышляешь?

– Конечно замышляю, – ухмыльнулся он. – А ты, если что, присоединишься ко мне? Не забывай, ты у меня в долгу.

– Хочешь, чтобы я поработал для тебя мечом? – спросил я.

– Да. – Этельвольд говорил серьезно.

– Ну что же, ты да я – против всего Уэссекса. А кто еще будет сражаться на нашей стороне?

Он нахмурился, размышляя, но не назвал ни одного имени. Этельвольд молча уставился на крышку стола, и мне стало его жалко. Этот парень всегда мне нравился, но никто и никогда бы ему не доверился, потому что он был слишком беспечным и несерьезным.

«Альфред правильно его оценил, – подумал я. – Дай Этельвольду волю – и он будет пить и распутничать до изнеможения».

– Мне следовало бы пойти и присоединиться к Гутруму, – сказал он.

– Почему же ты этого не делаешь?

Он поднял на меня глаза, но не ответил. Наверняка в душе Этельвольд догадывался: Гутрум радушно его примет, будет всячески ублажать, использует, а потом рано или поздно убьет. С другой стороны, может быть, такая перспектива была лучше его нынешней жизни. Этельвольд пожал плечами и откинулся назад, отбросив волосы с лица.

Он был удивительно красивым юношей, и это не способствовало тому, чтобы прилежно заниматься делами: девушек тянуло к нему, как священников к золоту.

Слегка заплетающимся языком Этельвольд проговорил:

– Вульфер думает, что Гутрум убьет нас всех.

– Возможно, так оно и будет, – ответил я.

– А если мой дядя умрет, – продолжал он, даже не думая понизить голос, хотя в таверне было полно народу, – его сын еще слишком мал, чтобы стать королем.

– Верно.

– Вот тогда и придет мой черед! – ухмыльнулся он.

– Или твой черед придет с помощью Гутрума, – сказал я.

– Так пей, дружище, – проговорил он. – Потому что мы все в одной и той же выгребной яме.

Этельвольд улыбнулся мне – ему никак нельзя было отказать в обаянии.