Бернард Корнуэлл - Бледный всадник [litres]

Появилась вероятность того, что сон Исеулт сбудется и Альфред действительно даст мне силу, потому что мне было приказано явиться в Сиппанхамм на встречу с королем. Меня вызывали на витан.

Милдрит была в восторге от того, что меня пригласили к королю. Витан был королевским советом, в заседаниях которого участвовали только самые богатые и знатные, и ее отец никогда не удостаивался подобной чести. Витанагемот (так полностью называлось это собрание) всегда созывали в День святого Стефана, в первый день после Рождества, но мне было велено явиться туда на двенадцатый день Рождества, что дало Милдрит время привести в порядок мои одежды. Их требовалось прокипятить, отскрести и хорошенько вычистить щеткой, и три женщины трудились над этим три дня, прежде чем Милдрит уверилась, что я не опозорю ее, появившись в Сиппанхамме, словно бродяга-оборванец.

Милдрит, разумеется, туда не позвали, да она и не ожидала, что будет меня сопровождать, но взяла за правило рассказывать всем соседям, что меня пригласили на витан, чтобы я дал совет королю.

– Ты не должен это носить, – попросила она, указав на мой амулет в виде молота Тора.

– Я всегда его ношу, – ответил я.

– Тогда спрячь его. И не держи себя так вызывающе!

– В каком смысле?

– Слушай, что говорят другие. Веди себя поскромнее. И не забудь поздравить Одду Младшего.

– С чем?

– Как – с чем? С женитьбой. Скажи, что я молюсь за него и за его невесту.

Она снова была счастлива, ибо не сомневалась, что, уплатив долг церкви, я вернул расположение Альфреда, и ее хорошее настроение не испортило даже известие о том, что я беру с собой Исеулт. Сперва Милдрит выразила некоторое недовольство, но потом рассудила, что, если Исеулт возьмут к Альфреду, это будет только справедливо.

– Раз она королева, – сказала Милдрит, – ей и надлежит жить при дворе Альфреда. А здесь ей не место.

Жена настояла на том, что нужно отнести в церковь Эксанкестера серебряные монеты и раздать их бедным, а также отслужить благодарственный молебен в честь того, что я вернул себе милость Альфреда. А еще она благодарила Бога за то, что наш сын Утред здоров и все у него благополучно. Я мало видел сына, потому что он все еще был очень мал, а у меня никогда не хватало терпения возиться с младенцами, но Милдред и другие женщины постоянно уверяли меня, что он здоровый, крепкий мальчик.

До Сиппанхама было два дня пути. Я взял Хэстена и еще шестерых в качестве эскорта, потому что хоть люди шерифа и патрулировали дороги, однако разбойников повсюду еще оставалось немало.

Мы были в кольчугах и коротких кожаных плащах, вооруженные мечами, копьями, топорами и щитами; все верхом. Исеулт ехала на небольшой черной кобыле, которую я для нее купил. А еще я дал ей плащ из меха выдры, и, когда мы проезжали через деревни, люди изумленно глазели на женщину, которая едет верхом по-мужски; ее черные волосы были перехвачены серебряной цепочкой. Нищие становились перед ней и передо мной на колени и выпрашивали подаяние. Исеулт не взяла с собой служанку: я помнил, что все таверны и дома в Эксанкестере во время витана обычно набиты битком, и рассудил, что нам будет нелегко устроиться даже самим, не говоря уж о прислуге.

– Чего хочет от тебя король? – спросила Исеулт, когда мы ехали по долине Уиска.

В длинных колеях собралась дождевая вода, поблескивавшая в лучах зимнего солнца, а леса блестели от листьев остролиста и были яркими от ягод рябины, терновника, бузины и тиса.

– А разве не тебе полагалось бы сказать мне, чего хочет Альфред? – ответил я вопросом на вопрос.

Она улыбнулась.

– Видеть будущее – это все равно как путешествовать по незнакомой дороге. Обычно не видишь того, что находится далеко впереди, а иной раз что-то быстро мелькнет – и нету. И мой брат вовсе не посылает мне снов обо всем на свете.

– Милдрит уверена, что король меня простил.

– А ты сам как думаешь?

– Может, и простил, – пожал я плечами.

Я надеялся, что это действительно так – не потому, что мне нужно было прощение Альфреда, а потому, что мечтал снова получить под свое командование флот. Я хотел оказаться на палубе вместе с Леофриком. Я хотел, чтобы морской ветер дул мне в лицо и капли дождя падали на щеки.

– И все-таки это странно, – продолжал я. – Ведь Альфред не пригласил меня к началу заседания витангемота.

– Может, сперва они обсуждали религиозные вопросы? – предположила Исеулт.

– Да уж, для этого я бы ему там точно не понадобился.

– Ну вот видишь. Наверное, сперва они говорили о своем Боге, но под конец будут говорить о датчанах, вот почему король тебя и позвал. Выходит, ты ему нужен.

– Или, может быть, Альфред просто хочет, чтобы я присутствовал на пиру, – предположил я.

– На каком еще пиру?

– На пиру Двенадцатой ночи, – пояснил я.

Это казалось самым вероятным: Альфред решил меня простить и, чтобы выказать свое расположение, позволил присутствовать на зимнем пиру, который по традиции задавали в последний день Святок. Я втайне надеялся, что так оно и есть. До чего же все-таки странно. Всего несколько месяцев назад я готов был убить Альфреда, но теперь, все еще ненавидя его, желал снискать его одобрение. Все-таки я был очень честолюбив. И если бы меня не вырастил Рагнар, я бы достиг немалых высот на службе у Альфреда.

– Твоя дорога, Утред, – продолжала Исеулт, – это яркое лезвие, рассекающее темный торф. Я это ясно вижу.

– А как насчет той женщины, которая будет созданием золота? – с улыбкой спросил я.

Она ничего не ответила.

– Это ты? – настаивал я.

– Я родилась во время солнечного затмения, – возразила Исеулт, – поэтому я женщина тьмы и серебра, а никак не золота.

– Так кто же она? И где живет?

– Где-то далеко отсюда, Утред, очень далеко… – И больше Исеулт ничего не сказала.

Может, она и сама больше ничего и не знала, а может, просто не захотела мне рассказать.

Мы достигли Сиппанхамма к концу одиннадцатого дня Йоля. Когда мы подъехали к западным городским воротам, в колеях дорог все еще виднелся иней, а солнце казалось огромным красным шаром, висящим низко над спутанными черными ветвями.

Город был переполнен, но рыжая шлюха Энфлэд, по-прежнему промышлявшая в таверне «Коростель», встретила меня приветливо и подыскала нам жилье в полуразвалившемся коровнике, где держали десяток гончих. Гончие эти, как сказала Энфлэд, принадлежали Хаппе, олдермену из Торнсэты, но она рассудила, что собаки вполне могут ночь или две провести во дворе.

– Ну а если Хаппа начнет возмущаться, – сказала она, – то пусть проваливает в ад.

– Он плохо платит? – поинтересовался я.

Она в ответ только сплюнула, а потом с любопытством посмотрела на меня.