Николай Гейнце - Ермак Тимофеевич

— Опомнись, девушка, в уме ли ты, что такие говоришь речи несуразные?.. Если ты и впрямь дяде все это вымолвила, то мало он изобидел тебя, побить тебя надо!

— Ах, не то совсем, няня, ты не понимаешь, — возразила Ксения Яковлевна, вытирая глаза рукавом сорочки.

— И понимать не хочу я! Да и чего понимать-то?..

— Дядя согласился.

— На что согласился?

— На нашу свадьбу.

— Известно дело, что согласился на свадьбу с боярином, для того и послали ему грамотку.

— Не с боярином, а с Ермаком Тимофеевичем.

— С нами крестная сила, — перекрестилась истово старуха, — ума решилась девушка. И с чего это с тобой сталось, бедная?

— Что ты, няня, я в своем уме…

— Кабы в своем была, не взводила такой поклеп на Семена Аникича, что согласился выдать тебя за разбойника заместо боярина…

— Боярин-то этот на том свете…

— Как так?

— Да так, мне дядя сейчас сказал, согрубил он царю-батюшке, тот его и казнил…

— Да что ты! Правду баешь, девушка?..

— Как есть правду истинную.

— Царство ему небесное, место покойное, — истово перекрестилась Антиповна. — А Ермака-то боярином что ли сделали?..

— Нет, не сделали, — сквозь слезы улыбнулась Ксения Яковлевна, — челобитье об нем к царю пойдет о прощении. В поход он сбирается за Каменный пояс, заслужить царю хочет.

— Что ж, это хорошее дело.

— Оттого и плачу, что дядя меня с ним не пускает…

— Куда с ним?

— В поход…

Антиповна посмотрела на питомицу с удивлением, смешанным со страхом. «Что бы это значило? — неслось в ее уме. — Говорит девушка как будто и разумно, а вдруг начнет такое, что мороз по коже подирает. Али надо мною, старой, шутки шутит?.. Как может согласиться Семен Аникич выдать ее замуж за Ермака, коли его не сделали боярином?»

В уме старухи не укладывалась мысль о возможности брака ее питомицы не с боярином. «Самому царю-батюшке и то бы в пору такая красавица», — думала Антиповна, глядя на свою любимицу. И вдруг что? Ее сватают на Ермака, за разбойника… Она, когда он сделался ее любимцем, вызволившим от хвори Ксению Яковлевну, мекала его посватать за одну из сенных девушек, да и то раздумывала, какая решится пойти, а тут на поди… сама ее питомица. Антиповна отказывалась этому верить.

— Не пойму я что-то, Ксюшенька, какие ты речи ведешь странные… То, что дядюшка согласен на твою свадьбу с Ермаком, то, что ты в поход с ним просишься… Опомнись, касаточка, может, не по себе тебе? Голова, может, болит?

— Да нет же, няня, я говорю только правду. Уж давно я люблю его… Оттого мне и недужилось. Как стал он ходить, мне и полегчало, а не от его снадобья.

— Это ты оставь, снадобье пользительное. Не тебе одной, а и другим помогло, — остановила ее старуха.

— Может быть. Только мне полегчало от того, что я увидела его, моего желанного…

— Стыдись! Что говоришь, девушка!

— Что мне стыдиться, няня? Дядя хочет обручить нас.

Антиповна молчала. Она поняла, что ее питомица говорит серьезно, что это не бред ее больного воображения, что сватовство Ермака совершившийся факт, что Семен Иоаникиевич действительно дал свое согласие. «Из ума выжил старый!» — мысленно она пустила по его адресу.

— Не дело ты, девушка, затеяла, — сказала она после продолжительной паузы.

— То есть как это?..

— Да так… Какая же тебе пара Ермак Тимофеевич?.. Красавице этакой, богачке. Да и что скажет братец Максим Яковлевич?..

— Он согласился еще раньше дяди. Ермак сказал о том…

— Ишь ты, все как сговорились. Но ведь в том твоя воля, девушка?

— Известно, моя.

— Так чего же ты петлю-то на шею себе захлестываешь?

— Что ты, няня!

— Давно я твоя няня, — с сердцем сказала старуха. — Оттого-то и режу тебе в глаза правду-матку. Никто тебе не скажет того, что я скажу. Так и знай, а теперь слушай…

— Слушаю, няня.

— Ермак человек вольный. Какой он муж? Волк он.

— Как волк? Что ты, няня!

— Известно, волк, так и Семен Аникич надысь сказал, что волк он.

— К чему же он это?

— А к тому, что хотела я ему сватать какую ни на есть из твоих сенных девушек, да и брякнула о том Семену Аникичу, а он мне в ответ: Ермака-де оженить нельзя, так как он волк, сам говорил мне. Как его ни корми, он все в лес глядит.

— Но дядя не знал того…

— Чего он не знал?

— Что он любит меня…

— Знал ли он про то или нет — не ведаю, только вот его сказ какой был.

— От меня он в лес не захочет…

— Все, Ксюшенька, до поры до времени. Мужик-то полюбит скоро, да не споро.

— Он говорит, что никогда никого не любил…

— Язык-то без костей.

— Я верю ему.

— Эх ты, простота! Долго ли провести тебя и вывести… А все я, старая дура, виновата.

— В чем же?

— А в том, что не соблюла тебя. На Домашу негодную положилася. Смерть не люблю-де этого Ермака, — в уши она мне нашептывала. А это она мне глаза отводила, вас покрываючи. Уж подлинно и на старуху бывает проруха. Подожди, задам я ей ужо…

— Ты, няня, на нее не гневайся, ведь это она для меня старалась.

— Уж и постаралася…

— А так было бы лучше, когда бы умерла я?.. — с упреком сказала Ксения Яковлевна.

— Уж не знаю, Ксенюшка, что и сказать тебе… Может, и лучше бы…

— Так-то ты меня любишь?..

— Люблю-то я тебя, Ксюшенька, как мать родная… Только не говори ты мне об этом, не расстраивай сердце мое. И дядя и братцы есть у тебя. Коли отдают они тебя на погибель, их дело, родное, да хозяйское, не мне, холопке, перечить им в чем-либо. Только бы выгнала я в три шеи Ермака и из хором и с земли…

Ксения Яковлевна вспыхнула и встала быстро с лавки.

— Ты, нянька, говори да не заговаривайся… Люблю я тебя, благодарю тебя за любовь твою, заботы и ласки, но обидеть жениха моего нареченного не дам, так и знай.

Щеки девушки пылали румянцем, глаза метали искры, все лицо выражало сдерживаемый гнев. Антиповна никогда не видала ее такой. «Вся в отца, тоже кипяток был», — подумала она.

— Так и знай! — повторила девушка.

— Прости меня, старуху, сорвалось. Слово ведь не воробей, вылетит — не поймаешь.

— Я напредки говорю, не о нынешнем…

— Напредки не буду. Делайте как знаете… Я, видно, и впрямь из ума выжила, ничего не пойму ровнехонько.

— Да и понимать нечего, — отвечала молодая Строганова. — Чем Ермак Тимофеевич хуже других?.. Что атаман разбойников был, так нужда в разбой-то гонит да неправда людская, волей никто не хватится за нож булатный… Нашел здесь правду, сел на землю, смирно сидит, всех нас охраняет, недавно спас от кочевников… Далеко до него любому боярину, и красив, и умен, и храбр, и силен…

Девушка, видимо, говорила все это отчасти со слов Ермака Тимофеевича, успевшего всю свою прошлую жизнь оправдать перед своей будущей женой.

— Ин будь по-твоему, — согласилась Антиповна.

— Известно, по-моему, коли я правду говорю, — заметила Ксения Яковлевна. — Крикни-ка мне Домашу.