Виталий Гладкий - Митридат

Ксено узнали сразу. Подтянувшись как по команде, гоплиты заулыбались и поторопились открыть калитку. Одарив их милостивой улыбкой, от чего бравых вояк бросило в дрожь, девушка царственно прошествовала к эргастулу, где её встретил оторопевший главный стражник, круглолицый, бородатый каллатиец с хитрыми бегающими глазами.

Пергамент, подписанный самим Гаттионом, подействовал на главного стражника как кусок свежего сыра на голодную мышь: он засуетился, забегал, мучительно пытаясь вспомнить правила приличного обхождения с благородными женщинами, общением с которыми он не был избалован. Прикрикнув на помощников, по его мнению не слишком быстро отворивших дверь темницы, он вызвался лично сопровождать красавицу по подземелью.

Некогда на месте эргастула находилась глубока пещера, изваянная природой в каменном чреве горы. По приказанию деда Перисада её углубили, вырубили ступени и оснастили решётками. Пещера была сравнительно небольшой, и нередко узники эргастула спали по очереди. Темница освещалась всего одним факелом, а оттого её стены, казалось, сочились кровью, тёмно-багровой и густой.

— Да, да, всемилостивейшая госпожа, запахи здесь, хи-хи… — угодливо захихикал каллатиец, — не для вашего носика.

— Ничего, я потерплю, — Ксено быстро отдёрнула от лица кусок тонкого полотна, надушенного благовониями. — Это всё? — спросила она, чувствуя, как закружилась голова — в темнице и впрямь запахи были почище, нежели в самых запущенных отхожих местах.

— К сожалению, всё, — главный стражник, спохватившись, зажёг ещё один факел, высветивший молчаливых узников, столпившихся у решёток своих каморок-камер.

Некоторые из них уже не держались на ногах, и товарищи по несчастью держали их под руки — появление красавицы в этом каменном мешке могло быть только чудом, и оцепеневшим от неожиданности несчастным она показалась богиней, по меньшей мере самой Персефоной, явившейся по их души.

— К сожалению… — между тем продолжал каллатиец, развивая свою мысль. — Я уже не раз докладывал начальству, что пора достроить ещё две-три камеры, а не то скоро придётся размещать этих тварей, — кивнул в сторону закаменевших узников, — в коридорах, сажая на цепь. Или же… — он опять гнусно хихикнул и провёл ладонью по горлу, издав губами звук, напоминающий скрип дверных петель, — срочно заняться прополкой. И места освободятся, и городской казне облегчение. Кто бы ещё замолвил словечко..? — он многозначительно подмигнул Ксено, едва сдерживавшей ярость.

В это время сзади чихнул Калус, не отстающий от красавицы ни на шаг. В руках он держал корзинку с едой, которую Ксено пожелала раздать узникам.

Опомнившись, девушка с сожалением выпустила рукоять небольшого, но достаточно острого ножа, спрятанного в складках одежды. Она уже успела так возненавидеть главного стражника за его невероятный цинизм, что готова была пронзить это чудовище в человеческом облике хладнокровно и без угрызений совести.

Переведя дух и вымучив благосклонную улыбку, она показала в дальний конец темницы, где едва виднелась крохотная осклизлая дверь, запертая на увесистый замок.

— А что там? — спросила она, и подтолкнула каллатийца, чтобы он шёл впереди.

— Где — там? — недоумённо посмотрел на неё главный стражник; проследив за её указующим перстом, он неожиданно всполошился: — Нет-нет, туда нельзя!

— Почему? — полюбопытствовала Ксено, вдруг ощутив, как внутренний жар опалил её ланиты.

— П-приказ… самого спирарха… — запинаясь, пробормотал каллатиец. — Может, уже пойдём? — спросил он жалобно, указывая на выход.

— Нет! — отрезала Ксено. — Я желаю посмотреть, — тоном, не терпящим отказа, произнесла она и надменно посмотрела на съёжившегося стражника.

— Ты слышал, что сказала госпожа? — угрожающе пробасил Калус. Ему надоело маяться безмолвным свидетелем разговора. — Вот, ещё раз прочти. Тут всё написано, — помахал он перед носом каллатийца пергаментом с печатью Гаттиона. — И поторопись, — добавил с угрозой, выпятив и так достаточно впечатляющую мускулистую грудь.

— А это за твои труды, — смягчилась девушка, и золотой статер скользнул в тёмную ладонь главного стражника.

— Ну… если так… — опасливо оглянувшись на приоткрытую дверь эргастула, каллатиец на ощупь определил достоинство монеты и в восхищении засеменил к таинственной двери.

Замок был смазан недавно, и стражнику не пришлось испытывать терпение Ксено; тихо скрипнув, дверь отворилась, и в колеблющемся неверном свете, отбрасываемом факелом, она увидела одетого в лохмотья человека, прикованного цепью к стене. Он лежал на охапке соломы, поджав колени к подбородку, чтобы согреться. Узник даже не пошевелился, когда Ксено вошла в камеру. Можно было подумать, что он крепко спит, но его тяжёлое, неровное дыхание и тёмные полосы на обнажённых участках спины, проглядывающие сквозь прорехи в одежде, предполагали несколько иную причину отсутствия внимания к нежданным посетителям.

Ксено вырвала факел из рук каллатийца и поднесла его поближе к недвижимой фигуре. Приглушённый крик, похожий на стон, вырвался из девичьей груди, и перепуганный Калус едва успел подхватить её обмякшее тело — Ксено узнала Савмака и на какой-то миг потеряла сознание.

— Я ведь предупреждал! — вскричал главный стражник, в страхе заламывая руки. — Унеси её отсюда, — с мольбой обратился он к борцу. — Если с нею что-нибудь случится, спирарх Гаттион повесит меня на первом попавшемся суку.

— Следовало бы… — рыкнул здоровяк, поднимая выпавший из рук девушки факел.

— Стой! — приказала Ксено и встала на ноги. — Держи и поди прочь отсюда, — с этими словами она швырнула к ногам каллатийца кошелёк с монетами, на который он бросился, как коршун на перепёлку.

— Иди-иди… — Калус вытеснил из его камеры и стал на пороге, широко расставив ноги. — Посторожи у входа, чтобы никто не помешал госпоже.

Ксено, не обращая внимания на грязный пол, опустилась на колени, достала из корзинки кувшин с вином, наполнила чашу и бережно подняв голову юноши, влила крепкий ароматный напиток сквозь запёкшиеся губы. Не открывая глаз, Савмак сделал глоток, другой, а затем жадно выпил чашу до дна.

— Кто… это? — спросил он, с усилием подняв опухшие веки. — Мама? Ты… здесь?

— Нет, это… я, — дрожащим голосом ответила Ксено; она уже не могла сдержать слёз, бурно хлынувших из её прекрасных глаз.

— Ксено? — пробормотал юноша и, словно слепой, нащупал её руку. — О, всемилостивейшая Апи, я брежу…

— Да, да, это я! — твердила рыдающая девушка, и сверкающие хрустальными искрами слезинки падали на измождённое лицо узника.

— Кгм… — напомнил о своём присутствии смущённый Калус. — Госпожа, я думаю, ему не помешает ещё одна чаша… — с этими словами он помог усадить Савмака и с известной сноровкой повторил операцию с кувшином, проделанную чуть раньше Ксено.