Михаил Казовский - Крах каганата

— Я благословляю тебя, дорогой, — обнял внука Ицхак. — Будь отважен и справедлив. Все евреи мира молятся за твою победу!

Ханна обняла сына, а Эммануил напутственно потрепал его по плечу. Так восемнадцатилетний Натан Коген взял на себя управление операцией. Разумеется, ничего хорошего это хазарской армии не сулило: будь он даже семи пядей во лбу, вряд ли смог бы за предельно короткий срок сконцентрировать силы и ударить неприятеля в наиболее уязвимое место; а наивный юноша, кроме цитат из Библии и возвышенных слов о величии Заповедей Пророков, мало что знал и умел; появление его среди командиров войск и наивные детские приказы окончательно дезорганизовали всё сопротивление столичного гарнизона...

Штурм Итиля начался на рассвете 26 июля. Через реку из Шахрастана переправили тузов с печенегами, с острова кагана подоспела дружина Свенельда; Святослав руководил наступлением с северо-запада, а Добрыня с юга. Первыми были взломаны ворота Буйюк, и славянская конница устремилась в город. В головном отряде скакала Ирина. В кожаных штанах и кольчуге, островерхом шлеме, прикрывавшем также щёки и нос, с лёгкой саблей на темляке, бывшая царица Хазарии выглядела совершенным мужчиной. Зная хорошо Бакарбад и Хамлидж, помогала Добрыне направлять воинов. Вскоре уже пылали синагога с мечетью, а из окон домов летел пух — это ратники вспарывали перины в поисках спрятанных внутри драгоценностей. К трём часам пополудни все ворота города были уже захвачены, улицы заполнились пешими и конными киевлянами с их союзниками, и непокорённым оставался лишь один замок Сарашен. Святославу устроили ставку в Доме правосудия — Бет дине — самом целом и невредимым, так как в нём практически грабить было нечего. За походным обедом, приготовленным из конины, князь выслушивал доклады многочисленных воевод, выяснял потери и анализировал ситуацию. Неожиданно к нему привели связанного по рукам и ногам юношу в дорогих одеждах. У того на лбу была рана, из которой сочилась кровь и, стекая по переносице, капала с ноздри. Молодой человек то и дело облизывал губы, а глаза его, бледно-голубые, навыкате, были исполнены крайнего презрения.

— Кто таков? — грозно обратился к нему киевский правитель. А Ирина перевела на хазарский.

Пленник языком провёл по губам и ответил гордо:

— Я Натан Коген, пасынок каган-бека Иосифа и главнокомандующий обороной Итиля.

— Ты — главнокомандующий? — рассмеялся русич. — Ну, тогда понятно, отчего хазары так погано дерутся. — Вышитой салфеткой он утёр усы. — Почему Осип не ведёт сражение самолично? Может, струсил? Или захворал?

Внук Ицхака молчал, глядя в пол, тяжело дыша.

— Ну, живей, щенок, — приказал ему Святослав, — или я велю отрубать тебе по пальцу, чтобы сделать поразговорчивей.

Свесив голову ещё ниже, иудей промолвил:

— Этой ночью его величество скрылся из Итиля.

У Ирины вырвался возглас неудовольствия, и она спросила Натана уже от себя:

— Где его искать?

— Я не ведаю... Говорили, будто бы отправился в Семендер…

Разведённая государыня повернулась к князю и перевела. Тот насупился:

— Нехорошая новость. — Намотал ус на палец, но добавил непринуждённее: — Ну да не беда. От моей конницы не скроется. Лучше допроси этого, кто из знати во дворце затворился.

На вопрос аланки Коген пояснил:

— Сын его величества Эммануил и его семейство; вдовствующая царица Мириам и царица Ханна — матушка моя. Вместе с ними сёстры и рабби Ицхак, мой дед.

— Сколько в их охране?

— Человек шестьсот, я думаю.

— Сила невеликая. Завтра Сарашен будет наш.

Бывшая жена каган-бека мягко попросила Ольгиного сына по-русски:

— О, великий княже, я прошу, чтобы ты велеть, чтоб Эммануэль и его супруга и детки не убить никто и не надо мучить. Для меня, как подарок мне. Прикажи не трогать, светлейший.

Святослав находился в добром настроении и ответил весело:

— Так и быть, помилую. Ты своей верной службой Киеву заслужила сию награду. А сейчас реши судьбу нашего полонянина: посадить на кол или бросить в яму? Как объявишь — так оно и выйдет.

Посмотрев в сторону Нагана, вспомнив Элию и вздохнув, женщина махнула рукой:

— Нет, оставить жить. Жизнь в неволя хуже, чем любая из казнь.

Князь захохотал:

— Добрая ты наша! Рассудила здраво. Слышали, мои юнаки? — обратился он к молодым воинам, захватившим Когена. — Не стращать, не бить, взаперти держать. Может пригодиться... — А когда того увели, поднял высоко серебряную братину: — За победу, братие! Как падёт замок Осипа, закачу пир горой — разрешу пить, гулять и безобразить трое дён. А потом отправимся по следам жидовского батьки. Как борзые собаки на него накинемся, в клочья разорвём. Чтоб не быть Хазарскому царству больше! Слава Киеву! Слава земле Русской!

— Слава! Слава! — повторили все и по очереди отпили из братины, пущенной по кругу.

Взяли Сарашен быстро — только-только перевалило за полдень 27 июля, как Добрыня с Ириной и своими верными гридями шёл уже по его коридорам в поисках итильской верхушки. В тронном зале встретили Ицхака и Ханну. Бросившись к сопернице, разведённая государыня нож приставила к её горлу и произнесла по-хазарски:

— Вот и свиделись... Что, не узнаёшь, подлая?

У второй жены каган-бека в страхе стучали зубы:

— Н-нет... н-не имею ч-чести...

Левой рукой Ирина не спеша стянула с головы шлем; длинные её волосы водопадом пролились на кольчужные плечи.

— Господи, помилуй! — вздрогнула иудейка. — Ирма, Ирма!.. — и сползла на пол, стала обнимать её ноги. — Умоляю, не убивай. Сжалься, отпусти. Мы с отцом разыщем Натана — если он погиб, похороним, если чудом жив, то возьмём с собой и с моими дочками уедем в Константинополь. Больше ты о нас никогда ничего не услышишь и не узнаешь... Пощади, будь великодушной!..

— Где Эммануил? — сухо проговорила аланка.

— Видела его в час атаки... побежал на женскую половину, в детскую — чтобы быть с Юдифью и малыми ребятами...

— Ну, гляди, если соврала. — И сказала Добрыне по-русски: — Пусть связать — и она, и он. Важный очень птиц. Убивать не сразу. Мы теперь идти отыскать мой сын. Он отправиться в гинекей — там, где есть жена...

Распорядившись насчёт захваченных, воевода поспешил по пятам Ирины. Слышал её шаги, видел спину, промелькнувшую вдалеке коридора... А когда настиг, то застыл в дверях небольшой залы и едва не вскрикнул от открывшейся кошмарной картины. На полу, заляпанном кровью, на коленях стояла Ирина, низко наклонив голову. Перед ней находился труп Эммануила: судя по всему, сын покончил с собой, бросившись на меч. Рядом лежали безжизненные тела его близких — трёх детей и жены — с рассечёнными шеями. Видимо, несчастный царевич, убоявшись русского плена, издевательств и рабства, предпочёл умертвить себя и своё семейство.