Михаил Казовский - Крах каганата

Фрейлина спросила смущённо:

— А ташлих? На Итиль-реке? Вы желали обратиться к его величеству и вернуть его благорасположение...

— Думаю, что поздно. Он уже решился на что-то. И меня к нему теперь просто не подпустят. Хватит унижений при всех! — а затем, помолчав, добавила: — Бедный, бедный Иосиф. Он не мне роет яму, но себе. Ах, его финал будет очень жалок!..

Десять дней провела царица, затворившись в своих покоях. В одиночестве голодала перед Йом Кипуром и молила Господа отпустить ей грехи; а грехов было много — неуёмная страсть к охоте, невоздержанность в пище и любовь к пустым разговорам; вспомнила, как норой била слуг за невинные их проступки, а одну из девушек выдала насильно за богатого старика, просто по своей прихоти, из какого-то дурацкого озорства... «Впрочем, у меня главный грех — отречение от христианской веры, — размышляла она со скорбью. — Ибо Иисус — Мессия, о приходе которого говорится всеми библейскими пророками, но когда Он явился, иудеи не признали Его и распяли; и тогда Божественное проклятие пало на их несчастные головы, разбросало по свету, обрекло на муки непонимания... Вместе с ними разделила проклятие и я, выйдя за Иосифа. И немилость мужа — не знамение ли свыше? Шанс вернуться в лоно истинного Учения? Может, надо радоваться сему?» Но душа томилась, неизвестность жгла, а из глаз то и дело бежали слёзы.

Чтобы как-то отвлечься, Ирма посетила детей. Младшие царевичи не предчувствовали беды — Элия возился со своей любимой собакой, та его покусывала, но небольно, а Эммануил играл со слугой-наставником в нарды.

— Что-то вы больно веселы сегодня, — упрекнула их мать. Перед Йом Кипуром надо быть в печали и думать о Боге.

— Мы стараемся, ваше величество, — поклонился средний из сыновей, — но играть в нарды позволено даже на Шабат — в субботу. Рабби разрешает.

Государыня согласилась молча.

А Давида она действительно нашла угнетённым, грустным, он смотрел на неё затравленно, хмурил брови.

— Матушка, скажите, отчего отец сердится на нас? — обратился к ней старший.

— Я не знаю, мой золотой, — отвечала со вздохом правительница Хазарии. — Он не допускает меня к себе. Ты-то его не спрашивал на моление в Рош-га-Шану?

— Не посмел, увы. Мне Наум передал волю государя — встать на новое место, в третий ряд, я и подчинился.

— Да, несладко... Коли он задумал повторный брак, может и тебя лишить права на наследование престола.

Мальчик задрожал, словно от озноба, и с трудом задал жутковатый вопрос:

— Но ведь не убьёт?

Дочка Негулая снисходительно улыбнулась:

— Нет, ну что ты! Он своих детей любит. Не тревожься, глупенький, — и поцеловала его в висок. Но сама подумала: «Ну, а если?.. Нет, не допускаю. У Иосифа смелости не хватит».

Под конец повидала Сарру. Девочке пошёл седьмой год, но она уже знала рунические буквы и могла с трудом читать по-хазарски, а к ивриту пока не подступалась. И служанка-аланка потчевала её народными сказками — о Батразе-воине, огненном колесе Балсага и красавице Дзерассу, превращавшейся в птицу, чтобы воровать волшебные яблоки.

— Мама, маменька! — прыгала малышка, подставляя щёки для поцелуев; волосы её, вьющиеся, светлые, были заплетены в тонкую косичку. — Мне сегодня приснилась лодка, где сидели вы, Тамара, я и все братцы, и мы плыли на вёслах, удаляясь от Сарашена, а на берегу стоял папенька и махал нам рукой, вроде провожая. Мы когда поедем кататься по Итиль-реке?

Ирма обняла дочку, покачала, как новорождённую, и произнесла с болью в голосе:

— Как захочет Бог.

Сарра заглянула родительнице в глаза:

— Вы в печали, маменька? Кто-то вас обидел? Уж не я ли, без умысла на то?

— Нет, конечно, свет моей души. Ты мне доставляешь одни только радости. Может быть, действительно скоро мы поедем.

— Далеко?

— Вероятно, неблизко.

Йом Кипур наступил на десятые сутки после Рош-га-Шаны. Судный день, называемый иудеями также Днём Великого Искупления и Трепета, представлял собой как бы репетицию Страшного суда, на котором Бог выносит вердикт каждому из смертных, по его делам. И затем дарует: праведникам — вечную жизнь, а погрязшим во грехах — вечные мучения. И поэтому встретить Йом Кипур надо в отрешении от всего земного и раскаянии. Это праздник, но особого рода — невесёлый, аскетично торжественный, судьбоносный...

А когда он прошёл, у царицы в покоях появился сафир, посланный Иосифом, и прочёл так называемое «разводное письмо», развернув пергаментный свиток. Как любой документ в Хазарии, по традиции, царское послание было составлено на иврите, так что государыня многие места не могла понять и поэтому часто отвлекалась, думая о внешности своего визитёра: весь его облик, пышная буланая борода, длинные одежды, навевали образ если не Самого Яхве, то Его архашела Гавриила, оглашающего в Судный день повеление Господина.

Дочитав до конца, первый помощник государя низко поклонился.

У аланки прояснилось в уме, и она, возвратившись в действительность, ощутила, что не слышала доброй половины распоряжения государя.

— Извини, Наум, — улыбнулась царица мягко, — я нечаянно пропустила цифры. Сколько мне положено от его величества?

— Двадцать тысяч шэлэгов серебром, все ваши драгоценности и одежды, тридцать слуг и надел у Хазар-Калы — пять на пять фарсахов для кормления.

— Оговорены ли гарантии для моих детей?

Тот пожал плечами:

— Мальчики останутся здесь, с отцом. Это и есть гарантия полной безопасности. Безусловно, если ваше величество будут во всём покорны и благоразумны... А иначе их жизнь окажется под угрозой...

Ирма вспыхнула:

— Как он смеет?! Угрожать? Строить козни? — Но потом сдержала себя и произнесла несколько спокойнее: — Я желаю встречи с его величеством.

— Нет, его величество велел передать, что особой встречи у вас не будет. Вы увидитесь только завтра, в Бетдине, для формального закрепления развода.

— Да, но там не поговорить откровенно...

— Ничего не могу поделать, ваше величество, — снова поклонился сафир.

— Хорошо, ступай. Нет, постой: на какое число мой отъезд намечен?

— Па тринадцатое число месяца Тишрея, за два дня до праздника Сукот.

— А когда состоится свадьба его величества?

— Сразу после Симхат Торы — вероятнее всего, двадцать пятого — двадцать шестого.

— О, к тому времени я уже обоснуюсь в Хазар-Кале. И не буду видеть этот позор своими глазами!

Первый помощник скромно воздержался от комментариев. Оказавшись одна, Ирма вынула из резного шкафчика дорогую шкатулку и достала оттуда свой нательный крестик. Прикоснувшись к нему губами, пылко прошептала: «Святый Боже, Иисус Христос! Не карай меня за вынужденное отречение от Тебя. И апостол Пётр трижды от Тебя отрекался, но ведь Ты и его простил... Дай мне силы выстоять, выдержать изгнание и заставить подлого Иосифа заплатить за всё!»