Далия Трускиновская - Свидетель с копытами

Он совершил ошибку, сразу раскрыв карты перед Гофманом, даже не попытавшись задеть какие-то струнки Гофмановой души, кроме ораниенбаумской скуки и безденежья. Было же, наверняка было что-то еще – во что можно вонзить крючок и потянуть. Но, с другой стороны, много ли пользы от старика? Штанге был бы куда полезнее.

– Ты хочешь знать придворные новости? – спросил Штанге.

– Конечно! И в особенности – о тех людях, что состоят при наследнике.

– Знать бы еще, что великий князь – действительно наследник…

– Ты не веришь?

– Я верю нашему покойному государю.

Мнимый Эрлих сразу понял, о чем речь. Покойник, став императором, подписал манифест о своем восшествии на престол, и там ни слова не было сказано о сыне – словно батюшка отверг его всенародно. Он и до того время от времени задавал вслух риторический вопрос: не понимаю, от кого моя жена беременеет! И голштинцы знали, что он хочет, разведясь с распутницей, жениться на Лизхен Воронцовой и иметь от нее законных детей. Какой будет после этого судьба ребенка, которого угораздило родиться в царском семействе, никто не задумывался. Денут куда-нибудь, дадут немного денег и отправят за границу…

– Правду мы не узнаем никогда, – сказал мнимый Эрлих. – Для нас важно другое – интриганка в своем манифесте о восшествии на престол объявила великого князя природным наследником престола российского. И даже не это, любезный друг, даже не это…

– А что же?

– То, что он сам считает себя сыном покойного государя! И он должен желать отомстить за отца! – мнимый Эрлих бухнул кулаком по столу. – Должен!

– Не может же быть, что он теперь не задает себе вопросов, – согласился Штанге. – Тогда он был – перепуганное дитя, но теперь знает же, что отца подло убили!

– Его и самого убили бы, если бы не господин Панин.

– Да…

– Она потому и держала при нем господина Панина, чтобы народ успокоить: этот-де ребенка в обиду не даст. А хорошо бы понять, в каком положении сейчас при дворе господин Панин.

– Подумай сам, Рейнгард, наследнику скоро двадцать два года, он уж не то что совершеннолетний, а женат, скоро отцом станет. Будут ли держать при нем наставника, даже такого замечательного, как господин Панин?

– Отцом? Это новость!

О том, что императрица женила сына, мнимый Эрлих знал, но, медлительно и осторожно пробираясь в Санкт-Петербург, не имел возможности беседовать с осведомленными людьми.

– Да. Может, тогда старая интриганка сделает наследника хотя бы соправителем? – предположил Штанге.

– От нее дождешься! Но при дворе непременно должна быть партия наследника. Помоги мне в этом деле разобраться, друг Антон. Я должен знать, встречи с кем добиваться.

– Что ты задумал? – спросил отставной Юпитер.

– Задумал кое-что… Кое-что, полезное для меня и тебя. И будет к тебе просьба. Я живу на окраине, место неприятное, но оно меня устраивает. Только нужно оружие для защиты. Добудь мне пару очень хороших английских пистолетов или тульской работы, самых лучших. Деньги у меня есть.

Он сказал правду – в кушаке были еще зашиты бриллиантовые перстни хорошей работы.

– Я попробую… – Штанге посмотрел на сослуживца с некоторым подозрением.

Мнимый Эрлих с самого начала их беседы признался, что сгоряча отправился поддержать самозванца, но вовремя понял, что лучше с ним не связываться, покинул войско бунтовщиков и благоразумно отсиделся в провинции, чуть ли не в Сибири. Сибирь для голштинцев была понятием не столь географическим, сколь мистическим: место, куда отправляют грешников, почти что на пороге ада. Штанге полагал, что человек, вернувшийся из таковых опасных краев, должен наслаждаться мирной жизнью и найти себе необременительное ремесло, а не помышлять о пистолетах. В то, что они нужны для защиты, он не поверил.

– Попробуй, буду весьма благодарен. И давай искать всех наших – кто честно служил покойному императору Петру. Пора нам объединяться.

– Наших? Коха разве что нетрудно найти. Он просился в дивизию графа Румянцева, во второй гренадерский полк, и это был хороший выбор – после прусской войны граф жил мирно, и полки его – с ним вместе. Но потом случилась турецкая война, и там наш Кох под Бендерами лишился ноги. Но он успел до войны жениться на приличной женщине, она его приняла и одноногого, и он теперь живет с ней, растит двоих сыновей, да еще ее детей от первого брака.

– Ты бываешь у него?

– Летом навестил.

– Вот и я к нему поеду.

Мнимый Эрлих видел, что голштинцы постарели и в строй мало годятся. Но для его затеи вовсе не требовались юные красавцы.

В воображении своем он видел голштинцев такими, какими они были при покойном государе, в белых мундирах, бирюзовых камзолах и штанах, статными и при полном комплекте рук и ног. И он знал – настанет день, когда голштинские полки выстроятся, приветствуя государя Павла Петровича, как положено – в белых мундирах!

Мнимый Эрлих отыскал Фридриха Коха – и тут-то ждал его сюрприз. Кох поселился с семейством в дальнем конце Вознесенского проспекта, где француз Карбонье рыл канал между Екатерингофкой и Лиговским каналом. Землекопов, что заодно возводили вал со стороны города, там трудилось порядочно, и фрау Кох сдавала комнаты мелкому землекопному начальству, обеспечивая полный пансион. Сам Кох имел скромную пенсию и освоил ремесло – плел лубочные коробки для уличных торговцев. Это позволяло жить без роскоши, но неплохо. Зимой работы не прекращались, и Кох весело рассказывал мнимому Эрлиху, что тут возни еще лет на пять хватит. Он, казалось, уже и помнить не желал о военной службе, ни с кем из голштинцев не встречался, и мнимый Эрлих уже понял было, что зря сюда явился. Но пришел со службы старший сын фрау Кох, которого пристроили к купцу вести конторские книги, узнал, что за гость пожаловал, и уставился на мнимого Эрлиха с восторгом.

Тут-то и стало ясно, что откланиваться рано…

Когда Кох сватался к будущей супруге, Клаусу было одиннадцать лет – тот самый возраст, когда мальчишки обожают военные истории с побоищами, погонями и пушечной стрельбой, строят на задних дворах песочные бастионы и скачут в атаку верхом на палках. Но Клаус рос болезненным, зимой – так и вовсе неделями жил в постели, и добрый Кох вместо сказок ему рассказывал о покойном государе Петре и его верных голштинцах. Когда парнишка повзрослел, он узнал и о загадочной смерти Петра в Ропше – якобы от геморроидальных колик. И ко дню встречи с мнимым Эрлихом это был мрачный молодой идеалист, ненавидящий императрицу, приказавшую убить честного и благородного супруга.

Мнимый Эрлих окончательно поверил, что избран для воцарения справедливости. Все складывалось, все отменно складывалось. Он достал из кошелька полтину и послал младших сыновей Коха к булочнику – взять сладких сухарей и всего того, что пожелают, к кофею. Кофей им по молодости лет еще не полагался, фрау Кох налила мальчикам горячего молока с медом, а мнимый Эрлих принялся говорить ей всякие приятности: о ее свежем румянце, о замечательно воспитанных детках, и о том также, что она выглядит старшей сестрой своей дочери Элизы. Женщина, сперва смотревшая на бородатого гостя с подозрением, расцвела. И беседа зашла о делах придворных.