Далия Трускиновская - Свидетель с копытами

Братья Панины, посовещавшись, решили – Рейнгарда фон Бейера хорошо бы убрать из столицы. Мало ли чего начудит, не пришлось бы расхлебывать. Попытка продать браслет могла кончиться очень плохо. Они верили ему в том, что касалось решимости освободить их от императрицы. Человек, воевавший на стороне самозванца, вряд ли обременен сентиментальностью. Верили также, что будет молчать. И не верили, что он сыщет подходящее средство.

Ему написали, что искомые лошади будут переданы в его распоряжение в Москве. Если он туда уберется и там понесет браслет к ювелирам, то, скорее всего, никто не повезет камею показывать столичным знатокам. Найдется на нее покупатель из тех московских бар, которые любят диковинки.

Бейер ответил, что отъезд в Москву не согласуется с его планами. Тогда ему строго намекнули: таково распоряжение известной ему особы. Бейер затягивал переписку, выманивая у братьев опасные подробности. То, что послания были написаны разными почерками, его не смущало: если бы дошло дело до следствия, люди Шешковского и этот нехитрый маскарад раскопали бы, а вот то, что в конце концов речь зашла о двух известных особах, его порадовало – секрет уже был шит белыми нитками.

Братья Панины тоже были не просты. И тоже хотели обезопаситься от подозрений на случай, если задуманное дело сорвется. Один из них, беседуя с другим наедине по этому поводу, сказал слово:

– Алехан…

– Да, – подумав, ответил другой.

Они поняли друг друга сразу.

Алехан Орлов, вынужденный оставить все свои посты и поселиться вдали от Санкт-Петербурга, мог затаить злобу на императрицу. Он служил честно, исполнил даже такое поручение, что навеки погубило его репутацию, – выкрал и доставил в Россию загадочную княжну Тараканову. А ему дали от ворот поворот – как тут не обидеться…

– А нужно ли ему, чтобы императором стал Павел Петрович? – спросил Никита Иванович.

Он имел в виду – сын покойного Петра Федоровича непременно вздумает посчитаться с теми, кого знал как убийц своего батюшки. Так что братьям Орловым тяжко придется.

– А об этом пусть беседует с тем, кто сменит господина Шешковского на его боевом посту, если только новый государь не вздумает упразднить Тайную экспедицию, – ответил Петр Иванович. – Или же с Шешковским, что также возможно… Но ему придется оправдываться, а оправдаться перед нашим кнутобойцей мало кому удавалось…

В следующей загадочной записочке Бейер получил предложение – забрав в Москве предназначенных ему лошадей, перебираться далее в Подмосковье и жить там, а время и адрес сообщат особо. Он согласился – для его затеи нужна была местность, не слишком далекая от города, но достаточно пустынная, чтобы всадники и старая карета, что болтаются взад-вперед по дороге, сопровождая свои маневры пальбой, не привлекли ничьего внимания.

О покупке кареты он Паниных не извещал – не хотел, чтобы его затея была уж чересчур явной. А поклоны известной особе передавал неоднократно – чтобы в ответ получить краткое: «Известная особа благодарить и торопить изволит».

Близился апрель, близились роды великой княгини.

И Панины были правы – как только пройдет распутица, нужно перебираться в указанное ими сельцо под Москвой. Даже не сельцо – что-то вроде заброшенного охотничьего домика, где есть, однако, старая конюшня, а карета может стоять и под открытым небом.

Весь Санкт-Петербург замер в ожидании – сын или дочь? Бейер, Вессель и Штанге, которого Бейер познакомил с Весселем и велел дружить, тоже ждали.

10 апреля днем по столице пронеслась весть: началось! Только всюду было и разговоров: кого Бог пошлет? В храмах Божьих во всех подсвечниках стояли свечи – простой люд просил об успешных родах и о здравии младенца. Но наступил вечер – утешительных новостей не было. Наутро, проснувшись, люди выскакивали из домов спросить у тех, кто выходит на свой промысел спозаранку, у дворников и молочниц, бегали на перекрестки к будочникам: ну, как? Будочники только руками разводили. День прошел в тревоге. Невесть откуда прошелестело известие: дитя в материнском чреве задохнулось. Сперва не верили, потом, не получая более радостных новостей, поверили…

Никита Иванович Панин был в Зимнем, готовый поддержать и утешить своего воспитанника. Он вместе с придворными бестолково бродил по анфиладам, присаживался на кушетках и очень хотел лечь и заснуть. Там же мыкались и тосковали единомышленники – обер-прокурор Сената Куракин, князь Репнин. Им не хотелось терять своенравную, гордую, образованную и желающую истинной власти Наталью Алексеевну, вокруг которой собирались люди, желающие возвести на трон ее супруга.

Воспитанник же с матерью неотлучно был у постели, на которой мучилась великая княгиня.

Прислуга великой княгини в те дни немало обогатилась, отвечая на торопливые вопросы придворных и получая за то гонорары. Вдруг в анфиладах загомонили: да куда же смотрят доктора, нужно резать живот и доставать то, что там есть, живое или мертвое, нужно спасать роженицу! Кто-то разумный вспомнил: бывает, что младенца вытягивают из чрева особыми щипцами, захватив за головку. Дамы, вообразив такое, падали в обмороки.

Императрица уходила поспать два-три часа и возвращалась к невестке. Но она успевала написать несколько писем, в которых прямо говорила: невестка обречена. Но именно в эти дни Наталья Алексеевна с ней поладила и даже звала ее, а Павел Петрович просто прилепился к матери всей душой: он верил, что умная мать непременно что-то придумает.

Но ранним утром 15 апреля великая княгиня скончалась.

Императрица, желая знать правду, распорядилась произвести вскрытие тела. При этом она понимала: самое правдивое донесение врачей толпа переврет и обратит ей во вред.

Врачи же объявили: виновна мать великой княгини, ландграфиня Каролина. Когда девочка в отрочестве принялась горбиться, что неудивительно, ей надели очень жесткий корсет и так ее, бедную, стягивали, что кости сместились и родить естественным путем она уже не могла. Екатерина с юности следила за своей осанкой и имела от природы тонкую талию, что не мешало ей рожать, но знала она также случаи, когда молоденькие щеголихи, до последнего носившие шнурованье и до беременности гордившиеся талией в одиннадцать вершков, умирали родами.

По столице пронесся новый слух: зная, что должен родиться мальчик, царица не позволила врачам спасти невестку. Другой слух был еще почище: Наталью Алексеевну по приказу императрицы отравили. А дипломаты иностранных держав с немалой радостью собирали эти сплетни.

Никита Иванович Панин, устав до изнеможения, поехал домой, где его ждал брат. Петр Иванович без особой нужды в Зимнем не появлялся – как государыня однажды назвала его сгоряча первым вралем и себе персональным оскорбителем, так своего мнения не изменила. А что послала разгромить пугачевское войско – так обоим было уже не до обид, оба выше своих раздоров поставили интересы империи.