Генри Хаггард - Голова ведьмы

Снова раздался стук в дверь – на этот раз пришел Мазуку, причем Мазуку преображенный. Вместо традиционного белоснежного одеяния на нем была фланелевая рубашка с огромным торчащим воротником, серый костюм (который был ему мал) и сапоги, слишком большие для его маленьких и стройных ног; у Мазуку, как и у большинства зулусов хороших кровей, были весьма изящные руки и ноги.

Чтобы добавить еще больше причудливости его внешности, на голове Мазуку, все еще украшенной по зулусской моде косичками с вплетенными в них костяными трубочками, красовался крошечный и весьма залихватского вида котелок, а в руке великий воин зулу нес свою любимую и самую большую из его коллекции дубинку.

Открыв дверь каюты, он замер на пороге, приветствуя Эрнеста и Джереми в своей обычной манере – вскинув руку, – а затем вошел и, тоже по привычке, уселся на корточки, ожидая приказов хозяина и совершенно забыв, что теперь на нем совсем иной, нежели в Африке, наряд…

Результаты этого оказались катастрофическими. Узкие брюки с громким треском лопнули по всему шву, испугав зулуса: Мазуку взлетел в воздух, потом испуганно осмотрел себя… и немедленно успокоился, сообщив, что «так гораздо просторнее».

Джереми расхохотался и быстро пересказал Эрнесту, что случилось.

– Откуда у тебя эти вещи, Мазуку? – спросил Эрнест.

Мазуку объяснил, что купил все это великолепие за три фунта и десять шиллингов у пассажира второго класса, так как погода становится все холоднее.

– Не носи это больше. Я куплю тебе хорошую одежду, как только мы прибудем в Англию. А если тебе холодно – завернись в плащ.

– Кооз! Хорошо!

– Как там Дьявол? – Эрнест забрал верного жеребца, на котором спасался с поля Изандлваны, в Англию.

Мазуку отвечал, что конь в порядке, но немного игрив. Один человек решил подразнить его кусочком хлеба. Конь дождался, пока человек пойдет мимо, схватил его зубами за шиворот, приподнял и долго тряс.

– Хорошо! Дай ему на ночь отрубей.

– Кооз!

– Значит, тебе становится холодновато? Не жалеешь, что отправился с нами? Я ведь предупреждал тебя, что такое может произойти.

– У ка, Инкоос! (о нет, господин!) – с жаром отвечал зулус на своем родном мелодичном языке. – Когда мы в первый раз поднялись на корабль, который дымится, и поплыли по черной воде, из которой приходят белые люди, мои кишки скрутились и расплавились внутри меня. Я пережил сотню смертей – и вот тогда я жалел, да! О! – сказал я себе тогда. – О, почему мой отец Мазимба не убил меня, вместо того, чтобы привести меня на эту огромную движущуюся реку? Конечно, если я выживу, то стану теперь белым человеком, потому что сердце мое белеет от страха, и все мои внутренности все равно уже вылились в великую реку. Да, я говорил так, и еще многое другое говорил, что даже не могу вспомнить, но это были темные и страшные слова. Но тут, отец мой Мазимба, мои кишки перестали таять, и вместо них выросли новые, потому что я почувствовал голод. Я был рад и съел много говядины, а затем спросил свое сердце – что оно теперь думает о путешествии по великой черной воде. И сердце ответило мне так: Мазуку, сын Инголуву из племени Маквилисини народа Амазулу, – ты поступил правильно! Велик тот вождь, которому ты служишь, велик Мазимба на своем охотничьем пути, велик он в битве, ибо все Унди не смогли убить его и его брата – Льва (Джереми), и его слугу – Шакала (Мазуку), который спрятался в яме, а потом укусил до смерти всех, кто в нее свалился! О а – Мазимба велик, и сердце его полно доблести, ибо все видели, как он бился с Унди. Ум его полон знаниями и мыслями белого человека – и потому он придумал поставить своих людей в кольцо, которое выплескивало огонь так быстро, что все его храбрые всадники оказались похоронены под трупами Унди. Он велик! Он настолько велик, что небо почуяло в нем тагати – колдуна, и, испугавшись, решило поразить его своими молниями – но и тогда не смогло убить Мазимбу! Теперь же отец мой Мазимба блуждает и блуждает во мраке, не видя солнца и звезд, не видя света костра, блеска копья, или того огня, что горит в глазах храбрецов, когда они собираются на битву, или любви, что мерцает в глазах женщин. Как же быть? Не понадобится ли отцу моему Мазимбе верный пес, что поведет его сквозь тьму? И неужели Мазуку, сын Инголуву, окажется неверным псом и оттолкнет руку, что кормила его, предав человека, что храбрее самого Мазуку? Нет, никогда этому не бывать, господин мой и отец мой! Клянусь головой Чаки – куда пойдешь ты, туда пойду и я, и где ты построишь свой крааль – там будет и моя хижина! Кооз! Баба!

После этой пылкой речи Мазуку отсалютовал хозяину и удалился, чтобы зашить порванные брюки. Его нынешний облик совершенно не сочетался ни с мелодичным звучным голосом, ни с поэтичным содержанием его речи. Инстинктивно, от природы зулус обладал теми качествами, которые в каком-то смысле делали его джентльменом высшей пробы, и уж во всяком случае, ставили его на голову выше тех белых христиан, которые относились к «ниггерам» как к презренным и низшим существам. Есть то, чему стоит поучиться и у зулусов – среди этих качеств мы, прежде всего, отметим спокойное мужество, с которым они смеются над смертью, и абсолютную преданность тем, кто получил право руководить ими, либо сам обладает достоинствами, способными завоевать их уважение. Этих «дикарей» отличает также честность и потрясающая правдивость.

– Он хороший парень, наш Мазуку, – тихо сказал Эрнест, когда Мазуку ушел, – но я боюсь, как бы с ним не случилось одно из двух: либо он затоскует по дому и станет невыносим, либо он, так сказать, вольется в лоно цивилизации, сопьется и деградирует. Мне бы следовало оставить его в Натале.

После знаменательной речи Мазуку миновала ночь – и около девяти часов утра молодая леди бегом взлетела по ступеням лучшего отеля Плимута и ворвалась в один из номеров, словно живой и очень привлекательный снаряд, чем немало удивила лысого пожилого джентльмена, мирно завтракавшего за столом.

– Скажи на милость, Дороти, ты внезапно сошла с ума?

– О Реджинальд – «Конвей Касл» уже почти в гавани, а я была в конторе и добилась разрешения отправиться туда на катере, так что собирайтесь, скорее!

– Когда отходит катер?

– Без четверти десять.

– Значит, у нас есть еще три четверти часа в запасе.

– О, пожалуйста, Реджинальд, поторопитесь – он может уйти раньше!

Мистер Кардус улыбнулся, поднялся из-за стола и надел шляпу и пальто – «только чтобы сделать одолжение Дороти». На самом деле взволнован он был ничуть не меньше: на его бледных обычно щеках горел лихорадочный румянец, а руки слегка дрожали.

Через четверть часа они уже прогуливались по набережной возле здания таможни, ожидая катер.