Артуро Перес-Реверте - Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц

– Сеньоры, пахнет жареным, – подвел итог капитан Урдемалас.

Капитан, некоторое время назад вытребованный на «Каридад Негра», где происходил военный совет, только что поднялся на «Мулатку» по трапу, спущенному с правого борта, куда доставила его шлюпка. Три наших галеры стояли очень близко одна к другой, носом к морю, и весла лежали в свинцовой воде неподвижно. Небо по-прежнему было задернуто низкими тучами, и в воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения.

– Одно из двух, а третьего не дано: ужинать нам с вами либо в райских кущах, либо в Константинополе.

Диего Алатристе вновь стал всматриваться в турецкие галеры, что делал уже в бессчетный раз, с тех пор как рассвет позволил различать их силуэты на темном горизонте, обещавшем шторм. Семь обычных, однопалубных и одна большая, трехпалубная – флагманская, надо полагать. Значит, на борту никак не меньше тысячи с лишним душ, не считая гребцов. Двадцать четыре носовых орудия и еще сколько-то кулеврин и фальконетов по бортам. Поди догадайся, искали нас турки или же это судьба подгадала, что заплыли они сюда в самый подходящий момент. Так или иначе, но вот они, тихо и терпеливо выжидавшие всю ночь, теперь, убедившись, что добыча попала в мешок и все лазейки для выхода в открытое море христианским кораблям перекрыты наглухо, стоят менее чем в миле отсюда и уже в боевом порядке. Тот, кто ими командует, дело свое знает.

– Первым пойдет мальтиец, – сообщил Урдемалас. – Мунтанер вытребовал себе такое право. Уверяет, что так предписано статутом ордена.

– Хорошо, что не мы, – с облегчением переводя дух, сказал комит.

– Какая разница? У них на всех хватит, каждому достанется.

Стоящие на мостике командиры переглянулись. Мыслей своих вслух не высказывал никто, но каждый легко мог прочесть их на лице другого. Слова Урдемаласа только подтверждали то, что Алатристе и прочие знали и сами, а сознавали более чем отчетливо: на каждую христианскую галеру приходится по две оттоманских, да еще две в запасе и в придачу, а на берег не сойти и там не схорониться, потому что берег этот – турецкий. Что ж, остается идти ва-банк, ставя на кон жизнь и свободу. В случае проигрыша – смерть или рабство. Если не случится чуда. Что ж, попробуем стать чудотворцами.

– Идти придется только на веслах, – продолжал меж тем Урдемалас. – Ну разве что вон те черные тучи на западе приманят ветер… Тогда шансов будет больше. Однако рассчитывать на это не стоит.

– Каков план? – осведомился прапорщик Лабахос.

– План проще некуда, тем более что другого нет: мальтиец пойдет первым, а мы с «Каридад» – замыкающими.

– Это плохо, – возразил Лабахос.

– Говорю же: головными, хвостовыми, первыми, последними – что в лоб, что по лбу. Не верю я, что хоть кто-нибудь сумеет прорваться. Потому что эти собаки ударят в тот самый миг, как увидят, что мы начали движение. Но в любом случае Мунтанер постарается пробить брешь, и, может быть, кому-то и удастся выскользнуть в эту щелочку. Перед самым их фронтом сделаем «поворот все вдруг» – левое крыло у них вроде бы пожиже и сильнее растянуто.

– Взаимная защита? – полюбопытствовал сержант Кемадо.

Капитан «Мулатки» мотнул головой и, тотчас схватившись за щеку, забористо и витиевато выругался сквозь зубы, терзавшие его сейчас, после бессонной ночи, еще сильнее. Диего Алатристе понимал состояние его духа. Для Урдемаласа, как и для всех прочих, минувшая ночь была хоть и бесконечно долгой, да все получше той, что придет ей на смену, когда они будут либо на дне морском, либо в кандалах в турецком трюме. Так что совсем скоро Урдемалас сочтет зубную боль наименьшим из зол.

– Какая там защита? – с досадой ответил капитан. – Каждый за себя, и в лоб всех драть.

– Как бы нас не отодрали, – находчиво ввернул сержант Кемадо.

Урдемалас испепелил его взглядом:

– Это я так, к слову, неужто не понятно? Если не будем рваться на выручку друг другу и гребцы расстараются, может, кто-нибудь и улизнет.

– Для мальтийцев ваши слова – смертный приговор, – хладнокровно возразил прапорщик Лабахос. – Они ввяжутся первыми, на них турки и навалятся прежде всего.

Урдемалас неприязненно скривился, как бы желая сказать, что это не его, прапорщика, собачье дело.

– Они же назвались рыцарями и принесли в свое время обеты, а по смерти отправятся прямиком в Царствие Небесное… Им, стало быть, и карты в руки. А нам, которым дорожка в райские кущи не так гладко укатана, на рожон лезть не приходится…

– Святую истину рекут уста ваши, сеньор капитан, – одобрил Кемадо. – Видал я как-то на одной фламандской картине преисподнюю, так я вам скажу – торопиться туда расчета нет…

Знакомые разговоры, подумал про себя Алатристе. Другого и не ждал. Все происходит в полнейшем и привычном соответствии с обычаями и традициями – даже этот полушутливый легкий тон, который не сменят, даже оказавшись у самого дьявола в когтях. Опасения и страх остаются личным делом каждого и огласке не подлежат. Восемьсот лет воевали с маврами, а последние полтора столетия только тем и заняты, что приводим в трепет весь мир, – немудрено, что выработали особый склад речи и манеру поведения: испанский солдат, сколь бы солоно ни пришлось, как попало убить себя не даст и подохнуть согласится не иначе как в соответствии с тем, чего ждут от его репутации друзья и враги. Люди, собравшиеся сейчас на мостике «Мулатки», это знали, да и все остальные – тоже. За то им и жалованье платят, хоть оно и не покрывает таких вот издержек, что предстоят сегодня… С этими мыслями Алатристе оглядел воинство. Любой из этих моряков и солдат, что стояли сейчас вдоль бортов и на куршее, предпочел бы метаться в жару на лазаретной койке, чем наслаждаться отменным здоровьем здесь: они смотрели на своих командиров в мертвой тишине и знали, что решать исход партии их пикам да бубнам. В гребной команде, впрочем, настроения были другие – кто давал волю страху, кто предвкушал долгожданную свободу, ибо для человека, прикованного к веслу из-за того, что он не тому богу молится, каждый мелькнувший на горизонте парус всегда возвещал надежду.

– Как людей расставлять? – спросил Лабахос.

Капитан сделал характерное движение, словно ребром правой ладони перепиливал левую:

– Для прорыва по фронту. Для того, чтоб не допустить возможных абордажей… Если пройдем, то два фальконета – на корму. Погоня может быть упорной.

– Покормить, стало быть?

– Да. Но огня не разводить. Дайте побольше чесноку и вина – это природная жаровня…

– Гребцам потребуется что-нибудь посущественнее, – заметил комит.

Урдемалас оперся о резные перила ограждения под фонарем на корме. Вид у него был утомленный, под глазами набухли мешки, кожа на лице – немытом, осунувшемся от зубной боли, от неопределенности и тревоги – посерела и засалилась. Алатристе подумал, что, наверно, и сам выглядит примерно так же. Разве что зубы не болят, а так все одно к одному.