Артуро Перес-Реверте - Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц

– Во Фреснеде будут и гвардейцы, и свита. Если успею предупредить.

– Так в чем же дело? Дворец – в двух шагах. Валяй, предупреждай.

– Не пускают. Ночь.

– А если во Фреснеде тебя просто зарежут? Заговорщики уже могут быть там.

Я задумался. Косар ерошил свои бакенбарды.

– В «Сеговийском ткаче» я играл Бельтрана Рамиреса, – вдруг сказал актер. – Он спасает жизнь королю:

И выжидательно уставился на меня. Я коротко кивнул. Не аплодировать же, в самом-то деле?

– Это Лопе? – осведомился я, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Нет. Мексиканец Аларкон. Знаменитейшая комедия. Огромный был успех. Мария играла донью Анну под сплошной гром оваций. А я… ну да что там говорить!

Он помолчал, вспоминая о рукоплесканиях – или о жене.

– Да… Там я спасал короля. Действие первое, сцена первая. Отбивал его у двух мавров. Я, кстати, очень недурно владею шпагой, ты знаешь об этом? По крайней мере, бутафорской… При моем ремесле все на свете надо уметь… В том числе и фехтовать.

Он мечтательно зажмурился.

– А что? Это будет забавно… Юный монарх спасен первым актером Испании. А что касается Марии…

И вдруг осекся. Взгляд его уплыл в неведомые дали.

– «Над грудью августейшею…» – пробормотал Косар еле слышно.

Продолжая покачивать головой, он еще что-то говорил, но я уже не мог разобрать ни слова. Быть может, декламировал. Внезапно лицо его просияло – улыбка великодушная и героическая осветила его. Он дружески хлопнул меня по плечу:

– В конце концов, не все ли равно, какую роль играть?

Когда сняли вымокшую от дождя повязку, Диего Алатристе увидел чахлый серый свет и тяжелые темные тучи. Связанными руками он протер глаза – левый еще побаливал, но веки открывались. Осмотрелся. Его везли сюда на муле – и рядом слышался перестук лошадиных копыт, – а потом довольно долго вели пешком, и он немного согрелся, ибо ни плаща, ни шляпы на нем не было. Но все равно его колотил озноб. И вот теперь капитан стоял в перелеске, среди вязов и дубов. На западной оконечности неба, что проглядывало сквозь листву, истаивала ночная тьма, и, наводя еще большую тоску на Алатристе и его спутников, неустанно сеялся мелкий противный дождик из тех, что, однажды начавшись, заряжают надолго.

Тирури-та-та. На знакомую руладу он обернулся. Гвальтерио Малатеста, завернувшись в черный плащ, до самых глаз надвинув шляпу, оборвал свист и скорчил гримасу, которую можно было принять и за насмешку, и за приветствие.

– Замерз, капитан?

– Не без того.

– И проголодался, наверно?

– Сильно.

– Ничего, утешайся тем, что для тебя скоро все кончится, а нам еще предстоит обратный путь.

И указал на своих спутников: то были люди, схватившие Алатристе у ручья, – только теперь их стало на одного меньше. Бородатые, зловещие видом, они были одеты непритязательно и удобно, на манер охотников или лесников, и обвешаны неимоверным количеством всякого колющего, режущего и стреляющего добра, от которого добра не жди.

– Самая отборная мразь, – угадывая мысли капитана, произнес Малатеста.

Где-то вдали запел охотничий рожок, и четверо убийц, многозначительно переглянувшись, устремили взоры в ту сторону, откуда донесся этот сигнал.

– Побудешь здесь еще немного, – сказал итальянец.

Один из его молодцов двинулся через кусты на звук рожка, а двое остальных усадили Алатристе на мокрую землю и принялись связывать ему ноги.

– Разумная предосторожность, – пояснил Малатеста. – Отнеси ее на счет своих дарований. Тебе должно быть это лестно.

Поврежденный глаз его немного слезился, когда итальянец – вот как сейчас – глядел пристально.

– Я-то полагал, – медленно ответил капитан, – что наши с тобой дела мы решим один на один.

– Но помнится, в тот день, когда ты навестил меня без приглашения, едва ли я мог рассчитывать на снисхождение.

– По крайней мере, руки у тебя были свободны.

– Это так. Но оказать тебе такую же услугу я не могу. Дело зашло слишком далеко, и слишком много поставлено на кон.

Алатристе понимающе кивнул. Тот, кто спутывал ему ноги, теперь намертво затянул хитроумные узлы.

– А эти скоты знают, во что они встряли?

Помощники Малатесты и глазом не моргнули. Один, кончив дело, счищал с коленей грязь. Второй проверял, не отсырел ли порох на полке заткнутого за пояс пистолета.

– Конечно знают. Мы давно знакомы. Это вместе с ними я был на Минильясском тракте.

Алатристе попробовал шевельнуть руками и ногами. Ничего не вышло. Сделано было на совесть. Хорошо хоть на этот раз руки ему связали не за спиной, а спереди, чтобы он не свалился с седла.

– Ну и как же ты намерен выполнить поручение?

Итальянец достал пару черных перчаток и теперь неторопливо натягивал их. Капитан заметил, что, кроме пистолета, шпаги и кинжала, у него еще и нож за голенищем.

– Ты, я полагаю, осведомлен о страсти этой… гм… личности к охоте? На зорьке. В сопровождении не более чем двух егерей. А здесь в изобилии водятся и олени, и зайцы. Какое раздолье для стрелка, не знающего промаха, для неутомимого охотника! И кому же неизвестно, что наш… гм… герой забывает обо всем на свете, выслеживая дичь. Кажется невероятным: ведь обычно он сама невозмутимость, моргает – и то через раз, смотрит поверх голов… А вот поди ж ты – преображается и при виде этой самой дичи-добычи совершенно шалеет.

Он пошевелил растопыренными пальцами, проверяя, ловко ли сели перчатки. Потом удостоверился, что шпага легко ходит в ножнах.

– А повадился кувшин по воду ходить… – произнес он со вздохом, – тут ему и голову сломить.

И на мгновение замер – словно погрузился в глубокую думу. Потом очнулся, сделал своим молодцам знак, и те, подняв капитана за руки и за ноги, привязали его к стволу дуба.

– Неудобно, но уж придется потерпеть малость. Мы знали, что сегодня ночью он приедет сюда развлечься с… Да ты сам уже понял. Надежные люди сделали так, что сопровождают его только двое доверенных егерей. Я хочу сказать – они пользуются нашим доверием. Это они минуту назад оповестили нас сигналом рожка, что все идет, как было предусмотрено, и зверь уже рядом.

– Ювелирная работа, – отозвался Алатристе.

Малатеста поблагодарил за похвалу, прикоснувшись к полю влажной от дождя шляпы.

– Надеюсь, высокородная наша особа в преддверии утех исповедалась. – Рябоватое лицо скривилось. – Мне-то, сам понимаешь, глубоко наплевать, но, говорят, он человек набожный. Вот и хорошо – неприятно помирать в состоянии смертного греха…

Сильно позабавленный этими соображениями, итальянец взглянул вдаль, словно высматривая добычу в чаще, и расхохотался, упершись рукой в эфес.