Артуро Перес-Реверте - Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц

– А отчего же вы застряли-то? – брякнул я по неизбывной своей наивности.

Себастьян Копонс переглянулся с Диего Алатристе, словно говоря: «Душевный малец этот Иньиго, только совсем еще безмозглый», и тотчас разлил по кружкам вино, кислое и едкое, неведомой лозы, однако выбирать не приходилось: мы были в Африке, и жарища там, как и полагается, была – страшное дело, не приведи господи. А главное – мы выпивали втроем, впервые свидевшись после Руйтерской мельницы, Бреды, Терхейдена, Севильи и Санлукара.

– Начальство не отпускает.

– А кто ваше начальство?

– Его сиятельство маркиз де Велада, комендант крепости и начальник гарнизона.

И вслед за тем, потягивая вино, рассказал мне, что такое служба в Оране: скверно обеспечиваемые, еще хуже оплачиваемые люди гниют здесь, не надеясь на продвижение по службе, да и вообще ни на что, кроме как на то, что состарятся здесь, в одиночестве или в кругу семьи, если ею обзаведутся, и тогда признают негодным, а до тех пор ни рапорты, ни прошения, ни черт, ни дьявол не помогут. Прежде чем разрешат уползти на карачках домой, в Испанию, изволь-ка лет сорок тянуть здесь лямку, ибо вакансии заполнять некем, а солдаты, которых отправляют в Берберию, не успеют на сходни взойти, а уж норовят дезертировать. Полчасика погуляй по городу – и увидишь, до чего оборваны и истощены здешние люди: на каждую счастливую оказию урвать что-нибудь приходятся недели голодухи и нехватки всего на свете; провианта не привозят, не платят ни жалованья, ни боевых, ни полевых, ни за особые условия службы и вообще ничего не платят, хотя здешний солдат обходится казне дешевле любого другого: решил какой-то придворный финансист – а его королевское величество, видать, согласились, – что если в наличии есть вода, сады-огороды и мавры по соседству, то войско само себя как-нибудь да прокормит, так что нечего на него деньги тратить. Беда в том, что давали солдатам какое-либо вспомоществование только в самом крайнем случае, так что вот и Себастьян Копонс, прослужив полных семнадцать месяцев, ни единого медного грошика из тех ста с чем-то эскудо, что причитались ему как старому солдату, знающему обращение с аркебузой и мушкетом, не получил. Единственное подспорье – набеги.

– Чего? – переспросил я.

Копонс, сощурив один глаз, взглянул на меня. За него ответил капитан Алатристе:

– Да-да, как во времена наших дедов. Снаряжаются, выходят и грабят поселения незамиренных мавров.

– Оран, – добавил Копонс, – это старая сводня, которая тем кормится и сыта бывает.

Я глядел на него, сбитый с толку:

– Не понимаю.

– Всему свое время, – ответил Себастьян Копонс.

И налил еще. Он был, как всегда, крепок, жилист, сух, но мне показалось – не то постарел, не то устал. И вот еще что: против обыкновения, удивительно речист сегодня. Мне показалось, что в душе этого человека, у которого, подобно моему хозяину, слова с языка шли туго, в отличие от шпаги, вылетавшей из ножен с легкостью неимоверной, скопилось за время, проведенное в Оране, слишком много такого, что теперь, под воздействием непредвиденной встречи со старыми друзьями, растопилось и хлынуло потоком. И я слушал в оба уха, поглядывая на него с ласковой приязнью. От жары он распахнул на груди грязный и залощенный замшевый колет, надетый прямо на голое тело, – сорочки, как и прочего белья, Копонс не носил за отсутствием оного; заработанный на Руйтерской мельнице шрам тянулся к левому виску, пропадая в коротко остриженных волосах, где прибавилось белых нитей. И на плохо выбритом подбородке тоже посверкивала седая щетина.

– Ты объясни ему, кто такие незамиренные мавры, – сказал капитан.

И Себастьян объяснил. Арабы, обитавшие по соседству, делятся на три разряда – мирные, немирные и могатасы . Мирные ведут торговлю с испанцами, доставляя им продовольствие и все прочее. Платят нечто вроде податей и, пока платят, считаются друзьями. А с той минуты, как перестают, становятся врагами.

– Звучит устрашающе, – заметил я.

– Не только звучит. Заловят кого-нибудь из наших, перережут глотку или оттяпают все мужское достояние. А мы, когда поймаем, производим это с ними…

– А как вы отличаете мирных от немирных?

Капитан качнул головой:

– Да мы и не отличаем.

– Где уж нам, скудоумным… – вставил Себастьян Копонс.

Услышав эти слова, я призадумался над их зловещей подоплекой. Потом осведомился: кто же такие могатасы? А это те, ответствовал капитан, кто, не переходя в христианство, сражается на нашей стороне как испанские солдаты.

– И что же – им можно доверять?

Копонс скорчил гримасу:

– Можно… Не всем.

– Я бы вот вообще ни одному мавру не смог довериться.

Оба ветерана насмешливо воззрились на меня. Должно быть, я показался им непроходимым дурнем.

– В таком случае тебя ждет еще много открытий. Мавры, брат, – они разные бывают.

Мы спросили еще вина, и, как деготь, черная, как смерть, страшная кабатчица – особливо завлекательны у ней были босые ноги, но и все прочее не лучше – подала новый кувшин. Я пребывал в задумчивости, глядя, как Копонс наполняет мой стакан.

– А как узнать, можно доверять или нельзя?

– Поживи с мое, мальчуган. – Копонс дотронулся до кончика носа. – Нюхом начнешь чуять. И вот что я тебе еще скажу: христиан, приверженных пороку винопийства, я на своем веку повидал немало. А мавра – ни одного. Опять же, не в пример нам, грешным, они и в карты не садятся, даже если тузов в колоде сдать им столько же, сколько лет ихнему Магомету.

– Они слова не держат, – возразил я.

– Смотря кто и кому это слово дал. Вот когда изрубили в куски людей графа де Алькаудете, его могатасы остались ему верны и дрались до последнего… Потому я тебе и говорю: мавры – они разные.

И покуда мы добирались до дна очередного кувшина разбавленного свыше всякой меры вина – дьявол бы его побрал вместе с той паскудой, что винную бочку спутала, видать, с крестильной купелью, – Копонс продолжал живописать нам оранское житье-бытье. Людей нехватка, страшеннейшую убыль восполнять некем, повествовал он, ни одна тварь своей волей в Африку отправляться не желает, все знают: попадешь сюда – век не выберешься, завязнешь намертво. Потому и не хватает в гарнизоне четырехсот человек до списочного состава, а с Пиренеев если кого и доставляют, то либо исключительный сброд и отребье, отпетую каторжанскую сволочь, пробы ставить негде, галеры по ним плачут, либо новобранных олухов, которым в их развешанные уши напели, с три короба наплели, вот как прибывшему прошлой осенью пополнению в сорок два человека, что служить будут в Италии, а в Картахене погрузили на корабль да привезли в Оран, позабыв спросить на то их согласия, причем троицу самых артачливых пришлось повесить, прочими же доукомплектовали здешние части. Ничего не попишешь: дернула нелегкая – неси тяготы. Так что недаром и неслучайно, в добавление к поговорке «поставить копье во Фландрии», что означает трудность немыслимую, задачу невыполнимую, вроде как «луну достать с неба», добавилось еще и речение «доставить сто копий в Оран». Не с ветру оно взято, ох не с ветру.