Мишель Зевако - Тайны Нельской башни

Первый министр Людовика X заговорил голосом тихим, хриплым, дрожащим:

– Маргарита, семнадцать лет назад, в одну из мартовских ночей, когда небеса, вероятно, прогневавшись, ниспослали на землю гром и молнии, в один из уединенных домов в окрестностях Дижона вошла молодая девушка. С ней был всадник, который поддерживал ее и приободрял, и пожилая женщина, которой предстояло о ней позаботиться. Девушка ужасно страдала, и ей пришлось призвать на помощь все свое мужество, чтобы дойти до этого дома… так как она вот-вот должна была стать матерью.

При первых же словах этого рассказа глаза Маргариты странным образом расширились, сердце застучало глухими ударами, а по телу прошла нервная дрожь.

– В эту самую ночь, – продолжал Ангерран де Мариньи, – девушка произвела на свет очаровательное дитя, прелестное, как амуры: уже через несколько часов после рождения на его миленьких губах играла восхитительная, как заря, улыбка.

Маргарита с трудом сдержала рыдание.

– С первой же минуты, – продолжал Мариньи, – мать прониклась к ребенку любовью и обожанием. Прониклась настолько, что несмотря на ужасные опасности, провела в этом уединенном доме трое суток. Однако же ее ждала другая жизнь, вследствие чего она вынуждена была расстаться со своим ангелочком, пусть и ненадолго. Всадник, который был спутником этой матери, этот всадник, бывший любовником этой девушки, уехал, увезя ребенка с собой. Уехал с пожилой женщиной, которая, по мере сил, ухаживала за молодой матерью. В тысяче шагов от дома всадник заколол старушку кинжалом, дабы о рождении ребенка знали лишь мать, отец… и Всевышний!

Из груди королевы вырвался протяжный стон.

А первый министр Людовика X закончил:

– Этот всадник был посланником французского короля ко двору Бургундии, и звали его Ангерран де Мариньи; эта молодая мать звалась Маргаритой и была старшей дочерью Юга, четвертого герцога Бургундского…

– Моя дочь, – прошептала Маргарита. – О, если у вас только не каменное сердце, вы скажете мне, что стало с этим ребенком, плотью от моей плоти, кровью от моей крови… Ах! Несчастная королева! Несчастная мать! Несчастная женщина! Знаешь ли ты, Ангерран, сколько слез я пролила? Да, ты знаешь, – ведь сколько раз я валялась у тебя в ногах!..

В этот момент гобелен в глубине комнаты вновь слегка вздрогнул. И если бы Мариньи приподнял этот гобелен, он бы увидел следующее.

При последних словах, что прозвучали, Мабель упала на колени. Руки ее вознеслись к небу, и она пробормотала:

– Мать! Она – мать, как и я!.. Боже небесный, Боже праведный и карающий, будь Ты благословенен во веки вечные, Ты, который ниспослал мне возмездие в тот час, когда я уже начала отчаиваться!..

Маргарита Бургундская продолжала:

– Знаешь ли ты, Ангерран, во что я превратилась? Да, ты знаешь и это, так как от тебя не ускользает ни один из моих поступков, ни один из моих жестов!.. А какой бы, скажи, я была, будь моя дочь со мной? Какой стала бы, если бы луч ее искренней и сердечной улыбки осветил преисподнюю моей души?

– Ваша правда, сударыня, – промолвил Мариньи мрачным голосом. – Отказавшись вернуть вам ваше дитя… нашу дочь, я, возможно, поступил преступно. Но что вы хотите? Я боялся! Я, который не боюсь ничего, боялся вас! Я знал, что пока вы не вырвете из меня эту тайну, я буду жить! Знал, что в тот самый день, когда вы перестанете во мне нуждаться, чтобы найти ребенка, мне придет конец! Вот почему, сударыня, я пошел на это преступление, заставив вас проливать слезы у моих ног. Вот почему, когда мое сердце смягчалось, когда я чувствовал, что эта тайна вот-вот сорвется с моих губ – а я бы скорее предпочел позволить вырвать мне язык, нежели заговорить, – я уходил.

Руки Маргариты сжались в кулаки, до боли впившись ногтями в ладони. На лбу выступил холодный пот. С превеликим трудом она удержалась от того, чтобы не вцепиться в горло этого человека, который разгадал ее мысли и со столь жестокой простотой высказал их вслух!

– Что же тебе нужно от меня теперь, Ангерран де Мариньи? – прорычала она. – Какую еще милость пришел ты просить от королевы, которая приходится матерью твоей дочери? Какими угрозами ты намерен бравировать перед несчастной женщиной, в сердце которой живет лишь одна непорочная мысль, – мысль о своем ребенке?

– Маргарита, – тихим, словно дуновение, голосом произнес Мариньи, – я пришел сказать…

Королева вздрогнула.

Лицо ее странным образом изменилось: невыразимое изумление появилось в ее глазах, непередаваемая радость, идущая из глубины души, но вместе с тем – сомнение и страх. Рука ее вцепилась в руку Мариньи, и отрывистым тоном она потребовала:

– Говори! А после – проси все, что пожелаешь! Даже если потребуешь разделить королевство и отдать тебе половину, я соглашусь и на это! Говори! Где моя дочь?

– В Тампле! – промолвил Мариньи с такой интонацией, что Маргарита содрогнулась от ужаса.

– В Тампле! – повторила она. – Но что делает моя дочь в столь зловещем месте?

– Что делают в Тампле, Маргарита? Там страдают, отчаиваются, умирают от страха, когда не могут больше выносить леденящего холода темниц, голода, пыток!.. Твоя дочь, Маргарита, в Тампле потому, что она – узница короля.

– Моя дочь – узница? – пробормотала Маргарита, поднося руку ко лбу. – Моя дочь? Умирающая от отчаяния и холода? Моя дочь? В темнице? Что-то я не пойму, Мариньи: то ли я сошла с ума, то ли ты обезумел?… Ты! Ты! Ангерран де Мариньи! Ты, первый в королевстве после короля! Ты, более могущественный, чем оба принца, братья короля, и Валуа, дядя короля! И ты позволил арестовать твою дочь!..

– Я позволил арестовать ее, Маргарита, потому, что когда за ней явились, я был пленником в королевских покоях! Потому, что когда Карл, граф де Валуа, арестовывал колдунью Миртиль, обвиненную в наведении на короля порчи, ворота Лувра были заперты, понимаешь? Потому, Маргарита, что когда я прибежал сюда, чтобы просить тебя помочь мне выйти из Лувра, тебя здесь не оказалось! Потому, что когда Валуа бросал твою дочь в преисподнюю Тампля, ты, Маргарита, была в Нельской башне!..

Скорбный, отчаянный крик разорвал глухую тишину, что висела над уснувшим Лувром.

И Маргарита Бургундская, мать Миртиль, испустив этот вопль ужаса, от которого содрогнулся Мариньи, прошептала:

– Вот оно – проклятие Готье д’Онэ!..

Жилище госпожи Клопинель, расположенное на улице Сен-Дени и прилегающее к лавке суконщика (который, сам не зная почему, поставил свою коммерцию под вывеску «Волхвы»), так вот, это скромное с виду жилище состояло из двух этажей и мансарды под крышей. Госпожа Клопинель, пожилая, суеверная, пугливая, елейная вдова, вечно опасавшаяся, как бы ее не обокрали однажды ночью, была достойной матроной, торговавшей всевозможными пряностями. Мансарда сдавалась Буридану на следующих условиях: жилец ничего не платит; хозяйка обязуется штопать его штаны и стирать белье. Взамен Буридан должен защищать госпожу Клопинель посредством рапиры и кинжала в случае ночного нападения, что в те времена было делом повсеместным.