Владимир Буртовой - Над Самарой звонят колокола

– Заряд в дуло!

Вязаные картузы с порохом исчезли в жерлах.

– Крепить ядро!

Канониры прибойниками вогнали в стволы ядра, потом пыжи и утрамбовали их плотно. Посланные от города верхоконные казаки рассыпались по волжскому льду с кольями в руках. Отъехали на безопасное расстояние, замахали шапками – готовы, дескать, смотреть, куда упадут ядра.

– Наводи орудия на предельную дальность! – снова скомандовал поручик Счепачев. Заложив руки за спину, он почти строевым шагом прохаживался за пушками, и строгий подтянутый вид офицера невольно заставлял казаков быть такими же старательными в деле.

Канониры клиньями подняли стволы, замерли, держа над затравочными отверстиями тлеющие в пальниках фитили.

Прислуга встала вдоль лафетов, чтобы при откате орудий никого не покалечило.

– Огонь! – И поручик резко, со свистом взмахнул обнаженной шпагой. Пушки громыхнули так, что у Ильи Арапова с непривычки на время заложило уши, и он, будто рыба на раскаленном песке, захлопал ртом, глотая морозный воздух. Не услышал воя унесшихся вдаль четырехфунтовых ядер, но увидел, как четыре столба снега и ледяной крошки взлетели вверх.

У пушек, подкатывая их к бойницам, затолпились специально выбранные команды. Канониры пробанили стволы, навели пушки на среднюю дальность, и вновь – огонь!

Всадники на льду выкрашенными в голубой цвет столбиками отметили место падения ядер после трех залпов. Последний залп сделали на самом низком положении стволов – далее шла уже непростреливаемая мертвая зона. Илья Федорович обнял принародно канониров, наградил всех, кто готовил лафеты, кто ковал обручи и крепил пушки, распорядился накормить отменным обедом и всенепременно дать отдых.

– Пусть отоспятся, чтоб в сражении имели свежую голову и чтоб руки не дрожали от усталости, – распорядился Илья Федорович, отдавая приказание поручику Счепачеву.

В толпе собравшихся самарцев Илья Федорович заметил Данилу Рукавкина, подозвал к себе, обнял старого купца за плечи. Впалые под скулами щеки Данилы порозовели на морозе, серые глаза улыбались атаману и Кузьме Ахсаку. Данила поздравил атамана со славной пальбой и неожиданно предложил:

– Зашли бы вечерком поужинать, Илья Федорович! Всякое может случиться и с вами и со мной, а мы вдоволь и не наговорились. Право, заходите вместе с Кузьмой Петровичем.

– Всенепременно зайдем, ежели воинская команда не грянет на нас боем до той поры… Благодарствуем за радушное приглашение, – ответил Илья Федорович. Обрадованный Данила поспешил домой распорядиться об ужине.

Осмотрев еще раз противоположный берег и радуясь, что команда майора Муфеля все еще не подступила к Рождествену, коль Гаврила Пустоханов стоит там, Илья Арапов сказал Кузьме Петровичу:

– Надобно присыпать бревенчатую стену редута снегом, утрамбовать крепко, а потом облить водой, чтобы заледенело, а сверх льда присыпать горячей золой и всяким хламом.

Кузьма Петрович глянул на атамана, на волжский лед, смекнул и обрадованно хлопнул себя по бокам:

– Хитро придумал, Илья Федорович! Иначе немец издали приметит нашу пушечную позицию и обойдет стороной. А так, сойдясь с ним на льду, можем отступить к редуту и наведем солдат на орудийный огонь.

– Так и сделаем. Поле нами пристреляно, канониры зря ядра бросать не будут.

– Ты иди, Илья Федорович, тебя дела ждут, а на редуте я сам управлюсь.

– И еще, – добавил атаман, – накажи Семену Володимирцеву, чтоб все поселенцы с обеда вышли в дозор вокруг города. Ни одна живая душа не должна выскочить с недобрыми вестями встречь Муфелю! Довольно с нас и сержанта Стрекина.

– Вестимо, Илья Федорович, – согласился Кузьма Петрович, – не следует давать немцу вестей о наших приготовлениях. Знамо дело, кого только черт рогами под бока не пырял? На мясную кость и сорока падка. В одночасье Иуда может найтись средь здешних именитых людишек. Продаст и за один сребреник, не то что за тридцать.

Илья Арапов оставил орудийный редут и поспешил в комендантскую канцелярию – там по его зову ждали атамана лучшие магистратские и отставные офицеры, собранные для военного совета перед сражением.

– Проходите, ваши степенства. Государев походный атаман прибудет с минуты на минуту. – Сержант Зверев встретил самарских магистратских людей и отставных офицеров на нижней ступеньке крыльца, пригласил, а потом и сопроводил в горницу комендантской канцелярии.

Вошли и сели молча, поглядывая друг на друга. Говорить было не о чем – выговорились только что, собравшись в доме протопопа Андрея Иванова…

– Люди этой шерсти мне не по нутру! – едва войдя в теплую горницу протопопа Андрея, зло выкрикнул отставной казачий ротмистр Андрей Углицкий. С насупленными и всклокоченными бровями, с ястребиным высоким носом, он в тот момент весьма походил на разъяренного беркута, который только что закогтил добычу, а ее вырвали…

Петр Хопренин фыркнул в седые усы, платком вытер слезящийся левый глаз, не сдержался и съязвил:

– Вона, взошло солнышко с западного окоема, и разглядел наш Андрей Петрович, какова шерсть на людях, овладевших Самарой… А до сей поры из-за тьмы в глазах от страха великого лапал на ощупь, и не ведал – какова!

Тимофей Чабаев не мог спокойно сидеть на лавке, вскочил и пробежался скорыми шажками по горнице. Почти уперся грудью в Углицкого, словно именно он должен был задержать отставного офицера и не пустить его дальше от порога. Выкрикнул в лицо бывшему ротмистру:

– Как же! Когда хотелось, тогда и на уме вертелось! А теперь, когда повелением атамана есаул Жилкин стал брать из его двора коней и оружие, так уж и не хочется ему боле от государя Петра Федоровича ни земель, ни рыбных ловель беспошлинных! – Упитанное лицо Тимофея Чабаева побледнело от закипающей в нем злости. – Ротмистру жаль стало тех коней да оружия! А про шерсть… Что ж ты, Андрей Петрович, не осмелился ощупать атамана, когда братец твой Алексей, ныне вон так смирно сидящий в уголке, принимал ево в своем доме и отменно потчевал? По-другому тогда мнилось: где блины, тут и мы; где с маслом каша – тут и место наше! А чуть потужало – готовы расползтись, как слепые котята от кошки. Истинно говорят, что в народе, как в туче: в грозу все наружу выйдет! Вот и из вас страх и нелюбовь к государю поперла, будто прокисшее тесто из кади, никакой крышкой не удержать…

– Ну, будет тебе! Ишь, один ты у нас на всю Самару такой умный говорун сыскался, – подал голос из угла Алексей Углицкий, вступаясь за брата. – Говорить многие мастера, а вот дело делать некому.

– Эх вы, человеки двуликие! – Чабаев схватил с вешалки полушубок, шапку. – Что б ни порешили вы теперь, в канун сражения, а я от присяги государю не отрекусь! – отпихнул стоявшего в дверях Углицкого, брезгливо махнул на всех рукой и вышел, громко хлопнув наружной дверью.