Владимир Буртовой - Над Самарой звонят колокола

Данила опустил письмо на колени, долго сидел так, не замечая молчаливых слез жалостливой к внуку Дарьюшки.

– Что ж, Данилушка, напишешь ли сыночку, что приболел наш Тимоша? Только не пиши, что лежит он в чужом городе, у чужих людей… Будет зазря тревожиться.

– Как можно, Дарьюшка, писать Алексею всю правду? Мой это крест, мне и нести его до конца… А каков он будет, самому Господу только ведомо. – Он ласково похлопал жену по вздрагивающей от волнения руке, через силу улыбнулся – дескать, все будет хорошо и тревожиться не надо зазря.

– Может, поправит Тимоша здоровье да и отстанет от той казачки, в Самаре ему невесту сыщем. Я уже имею одну на примете. Славная девица, телом справная, ликом светлая…

– Нет, Дарьюшка, такую вовек не забудешь… Немощен я ныне, а увидел ту казачку – вот веришь ли, словно крылья за плечами выросли! У Тимоши тако ж влюбчивый глаз, как и у твоего непутевого Данилушки… Сходи к сестрице в горницу, передай весточку от Матвея, а я малость отдохну, сидя в кресле. У Анны тако ж, поди, в заботах сердечко рвется. – И уже в дверях остановил Дарью, сказал: – Отчего Матвей не уехал в Самару? Здесь все ж безопаснее, нежели в Борской крепости. При нужде в Симбирск или в Сызрань уехать можно, как иные уже и сделали днями. Неужто мыслит с десятком-другим тамошних помещиков да при малом казачьем гарнизоне супротивничать бунтовщикам? Чего доброго, на стене и застрелить могут. А то и хуже – сами казаки схватят. Вон, было уже известие, что атаман Тоцкой крепости Чулошников переметнулся к самозванцу… Ну, иди, иди, моей стариковской воркотне конца не будет. – Данила не стал удерживать больше Дарью, подошел к инеем изрисованному окну, вспомнил только что встреченного коменданта, подумал: «Теперь, поди, Иван Халевин закончил диктовать писчику ответную промеморию… То-то будет «радости» Ивану Кондратьевичу! – и сам не знал, радоваться, огорчаться ли ему тем, как складываются события под Самарой. – Никто не может знать заранее, – вздохнул Данила, опускаясь в мягкое кресло, – кому будет от тех перемен выгода, а кому тяжкое лихо и разорение…»

Ивану Кондратьевичу надоела перебранка денщика Васьки с кем-то в холодных сенцах комендантской канцелярии и он грубо крикнул через закрытую дверь:

– Васька! С кем ты балясы точишь битый час?

Теперь, оставшись без семьи, Иван Кондратьевич совсем перестал ходить в свой дом, и денщик Васька перебрался в боковушку канцелярии со своим немудреным солдатским скарбом в ранце, он и ходил в ротную столовую за обедом коменданту, брал то, что готовили прочим господам офицерам.

На грозный крик Ивана Кондратьевича чуть приоткрылась дверь, по низу через порог клубами покатился густой бело-морозный воздух. Денщик просунул улыбчивую физиономию, щекастую и голубоглазую, не по-уставному, будто дядька на базаре, сказал:

– Рассыльщик из магистрата к вам прорывается, господин капитан. А я не пущаю по причине вашего завтрака. Не замерзнет, на крылечке дожидаясь, одет в тулупчик да в валенки.

– Убери миски, да пусть войдет тот рассыльщик. Теперь же покличь ко мне господ офицеров на совет. И попервой позови поручика Счепачева.

Васька брезгливо посторонился и, двинув локтем в бок, впустил магистратского рассыльщика малолетка Осипова: с прескверным лицом был тот рассыльщик, мало ему было горя, что он постоянно, даже летом, шмыгает носом, так еще, похоже было, все присамарские лягушки пометили его каждая своей особливой бородавкой.

Впустив рассыльщика, Васька прикрыл за собой дверь и доложил командиру:

– Господин капитан! Только что прибегал Учубейка Ишметев, денщик их благородия господина порутчика Счепачева, известил, что господин порутчик по причине болезни из постели встать к службе не может: беспрестанно кашляют и все в поту лежат.

Иван Кондратьевич крякнул от досады: столько дел, а первый помощник так некстати простудился!

– Так с чем прибыл? – спросил он у рассыльщика, стараясь не поднимать взгляд на изуродованное бородавками лицо малолетка. – С пакетом от господина бургомистра? Клади на стол.

Рассыльщик Осипов замешкался, копаясь за пазухой, потом вынул и протянул коменданту слегка помятый пакет.

– Ступай, братец, – отпустил Иван Кондратьевич магистратского рассыльщика, бросил пакет на стол. – Васька, покличь ко мне наскоро подпоручика Кутузова да прапорщика Панова, – повторил он приказание денщику, который гремел мисками в соседней комнатке. И с горечью в душе подумал, что и офицеров-то при нем, как говорится, кот наплакал.

– Вот теперь и воюй, капитан, согласно военных регул! – проворчал Иван Кондратьевич, вновь представив, в каком плачевном состоянии имеет он крепость, оружие, а более того – малоспособный к войне гарнизон. – А от полевых команд, к нам якобы идущим сикурсовать, никаких вестей! – потянулся за магистратским пакетом. – Позрим, как радеет местное купечество об обороне города, своих домов и пожитков.

Капитан Балахонцев сел за стол, широко расставил локти, на кулаки опустил тяжелую голову и принялся читать сверх всякой меры путаный ответ Самарского магистрата:

«14 декабря 1773 г. Промемория.

Из Самарского магистрата к управляющему в городе комендантскую должность г-ну капитану Балахонцову…»

– Та-ак, – буркнул Иван Кондратьевич. – Начало во здравие… «Сего 1773 года декабря 12 дня промемориею ваше благородие от Самарского магистрата требовали о присылке для охранения здешнего города от нечаянного злодейского нападения к расставлению пикетов из самарского купечества и цехов пеших шестьдесят человек с оружием, какое у кого сыскатца может…»

– Сие и мы сами хорошо помним, чего требовали, – снова проворчал Иван Кондратьевич. – А вот что вы нам ответствуете? Так, вота, пошли лисьи увертки, халевинские отписки. Ну-ка, ну-ка «…Оные старосты в Самарский магистрат доношением представили, хотя-де до сего требования по нынешнему экстренному случаю по тем, касающимся ко исправлению нужностям, яко то во отправление чрезвычайных подвод в разные места почтарей и команд и всяких казенных вещей ими без прогонов и в содержании по городу и при двух пекетах караулов и разъездов и караулу ж повсегда при магистрате…» Ну-у, заплакалось купечество! – пыхнул в усы Иван Кондратьевич. – Тех команд, кроме несчастного полковника Чернышева, уже более месяца через Самару нету и в помине! А почтарей разве что только до села Рождествена или до Сызрани гоняют? Да иной раз нарочного до Симбирска отправят… А слез пролито по великой якобы им тягости – море неисчерпаемое! Так-так… – Иван Кондратьевич бегло просмотрел далее по писаному, пожевал в досаде губы. – Ага, вота их суть слезного моления о немощи крайней: «А по предложению ж с магистратом, вашего благородия ныне ко учрежденным пекетам и разъезду по городу к непременному ж остережению оного на каждые трое суток избирать ис купечества и цехов из наличных к числу протчих команд пеших по осьми, с лошадьми по два – итого по десяти человек со оружием, у кого такое сыскатца может…» М-м-м, так-так, – Иван Кондратьевич пробежал взглядом до последней фразы: – «…A к вашему благородию за известие сообщить промемориею: чего ради сею и сообщается.