Владимир Буртовой - Демидовский бунт

Косоглазый Игнат, прорываясь к левому трапу, грубо оттолкнул Илейку:

– Не путайся под ногами – зашибут!

Илейка не устоял от толчка, плюхнулся в воду, едва успев поднять руку с пистолем, чтобы не замочить порох. Ватажники ворвались на барку и добивали уцелевших охранников. И тут с громким плеском вниз спрыгнули трое. Двое кинулись вплавь к противоположному берегу, третий вскинул ружье, прицеливаясь в Гурия. Атаман склонился над бортом, всматривался во тьму, куда сиганули бежавшие. Еще миг…

Илейка не раздумывая поднял руку с пистолем и нажал на курок. Грохнул выстрел, руку отбросило назад так, что пистоль едва не ударил Илейку по лицу.

– Куда делись бежавшие? – крикнул Чубук. Илейка, потрясенный случившимся, не мог ничего сказать. Он продолжал смотреть на то место, где только что осел в воду солдат, словно надеялся, что тот встанет, отфыркается, утрет усатое лицо мокрыми ладонями…

И закричал вдруг, когда противная тошнота подступила к горлу, перехватывая дыхание. Закричал от ужаса совершенного им убийства. Вскочил и как безумный глянул на Иртыш, туда, где скрылись еще двое, втайне надеясь, что увидит-таки уплывающих троих… В смертельно-желтом свете луны река, казалось, тоже вздрагивала, и по ее широкой груди шла крупная нервная дрожь.

Мимо Илейки вниз по течению, во тьму ночи, побежал атаманов помощник Игнат. Несколько раз звякнул о камни низко опущенный приклад ружья, и вскоре Игнат пропал, стал невидим.

Шатаясь, будто в угаре, Илейка выбрался из воды и тяжело сел на мокрый песок, стиснул голову ладонями, чтобы не видеть побоища на корме барки и не слышать, как последний сгусток человеческой боли и отчаяния запоздалым криком ударился о берег и потонул в холодной глубине звездного неба.

С барки громка позвали отца Киприана. Монах с трудом поднял Илейку с песка и пошел на зов. Панкрат Лысая Голова посветил факелом, и отец Киприан по сходням, чутко отзывавшимся на каждый шаг, поднялся на палубу. Здесь его встретил возбужденный атаман. Теплый кафтан Гурия был изорван, на плече торчал белый клок ваты. Всегда подвижные, живые глаза Чубука теперь, в свете факелов, и вовсе походили на два раскаленных угля.

– Лечи, отец Киприан, а тебе посветят, – только и успел выговорить атаман. Потом быстро отвернулся от монаха и послал троих ватажников осмотреть трюмы, распорядился привести с берега гребцов.

– Будет им, словно овечье стадо, на песке толочься! Где Игнат?

– По берегу вниз пошел, ахвицера надумал словить.

– Добро. Далеко тот ахвицер не уплывет. Иртыш-батюшка нынче студеный, быстро к берегу прижмет.

От костра принесли ведро горячей воды – солдаты так и не успели попить кипяточку с сухарями, – и отец Киприан до ломоты в спине возился над побитыми ватажниками, промывал и перевязывал раны, а сам чутко прислушивался к тому, как распоряжается Гурий Чубук. Хотелось знать, что движет атаманом – ненависть ли к царице и притеснителям дворянам, жажда ли разбойной добычи, обагренной людской кровью?

Чубук сиял, словно молодой месяц в ясную майскую ночь: взяли-таки хороший трофей! На барке везли хлеб, фураж для лошадей, огнеприпасы, оружие. Три пушки на носу барки замерли в неподвижности, уставя безмолвные стволы в сторону темного берега. Атаман ходил около пушек, гладил их стволы, холодные и чуть влажные, заглядывал в жерла, сокрушался:

– Эх, умельцев бы к ним! Добрая была бы нам подмога супротив драгун.

Отец Киприан закончил перевязывать, с трудом поднялся на ноги. С берега по сложенным вдвое сходням провели развьюченных лошадей. Непривычные к деревянному настилу, они всхрапывали, косили глазами, рвались из рук. Привязанные к мачте, не могли долго успокоиться, пятились, каждая в свою сторону, натягивая повод до гудения. И успокоились, лишь когда на головы им надели торбы с овсом.

Отец Киприан помял рукой поясницу, потом тронул Панкрата за плечо, спросил негромко:

– Скажи, брате, а где служилые люди лежат? Тоже, полагаю, пораненные среди них есть?

Панкрат Лысая Голова нахмурился, чуть приметно двинул факелом в сторону борта, угрюмо ответил:

– Нет здесь пораненных солдат… Все ушли… по Иртышу.

– Та-ак, – выдохнул отец Киприан. Что-то словно оборвалось под сердцем. В голову ударил тугой звон, словно вдруг очутился под звонницей собора. Монах нащупал пустое, закопченное на костре ведро, перевернутое вверх дном, медленно опустился на него.

Гурий Чубук услышал его осуждающий возглас, сверкнул белками глаз.

– Забыл ты, святой отец, как драгуны раненых ромодановцев штыками к земле прибивали? Да и гончаровских твоих знакомцев бригадир Хомяков не церковным вином потчевал – картечью да бомбами! Всепрощением полна твоя душа, а моя кипит от ненависти! И нет той ненависти иного исхода, как ворогов и мужицких притеснителей казнить без жалости! Тем паче – в драке! Либо они нас изведут под корень, либо мы, собрав рать мужицкую, их изничтожим! – Гурий тяжело протопал сапогами, в сердцах хлопнул дверью кормовой каюты и исчез в ней.

Рядом с монахом завозился Илейка, привстал с груды сваленных канатов. На миг ему вспомнилось, как в слезах поднимался к селу Ромоданову Кузьма Петров с убитым сыном на руках, потом будто вновь увидел драгун, скачущих к поселению беглых на Иргизе, одноглазого атамана с веслом в руках. В бликах лунного света на иртышских волнах почудилось ядовитое вспыхивание обнаженных драгунских палашей… Не сказал ничего монаху, положил руку на его плечо, словно так можно было успокоить отца Киприана. Но тот, к удивлению Клейки, с горькой улыбкой похлопал ладонью по его руке, отозвался в задумчивости:

– Может, прав атаман… По-своему, конечно, прав, – добавил монах и умолк.

Среди ватажников слышался громкий говор, смех. Несколько человек на носу барки, разлегшись около пушек, пытались затянуть невеселую песню:

У левого борта сидел молодой парень и сквозь слезы поминал убитого солдатами родителя. Отец Киприан перекрестил шестерых покойников и пошел с ватажниками хоронить убитых в прибрежных песках.

Из кормовой каюты вслед за ними вышел и атаман, проводил недавних сотоварищей, потом вернулся на барку, вспомнил про Игната и прокричал в сторону сходней:

– Игнат не объявился еще?

Ему с берега ответили, что пока не видать атаманова помощника.

– Да что он, пень березовый, на дно Иртыша за тем ахвицером нырнул, что ли? – ругнулся Чубук и снова исчез в каюте. Слабое пламя свечи еле освещало помещение, в котором недавно еще жил офицер, старший над воинской командой, охранявшей барку.