Валерий Большаков - Мушкетер

А если бы дал слабину? Вполне возможно, что тогда всё потекло бы по-другому — Генри стал бы фаворитом, даровали бы ему титул герцога, навешали бы на грудь прочие цацки, а вот объявить войну Франции из-за собственного каприза Холланд вряд ли решился бы. Не тот норов. Рич — человек сдержанный, порой даже слишком. Ведь стоило бы ему только объявить во всеуслышание о связи Анны Австрийской с герцогом Бэкингемом, как разразился бы грандиозный скандал. Уцелел бы тогда Джордж Вильерс, Бог весть, но в том, что герцог утратил бы всю свою власть, нет сомнений. Однако Холланд промолчал…

Говорят, что Бэкингем — влюблённый сумасброд. Дескать, король и кардинал отказали ему от должности, не позволив стать английским посланником при дворе, и герцог разобиделся, пришёл в ярость, оттого, мол, и затеял войну, подбивая окрестных владык выступить всем миром против французского королевства.

Да нет, просто Бэкингем ощутил, как шатко его положение, и поспешил принять меры.

Карл IV, герцог Лотарингский, Карл Эммануил I, герцог Савойский, Максимилиан I, герцог Баварский, — эта бесчестная троица почти согласилась напасть на владения короля Людовика, поддавшись уговорам пройдошливого Джорджа Вильерса.

Ещё чуть-чуть, и Франция стала бы похожа на раненого медведя, отбивающегося от собак, теряющего кровь и силы. Но не бывать тому!

Поимка Монтегю спутала карты внешним врагам государства, оборвала связи, раскрыла секреты. А мы и внутренних вражин поприжали…

— Да, киса? — проворковал Ришелье.

Он погладил Мириам, и кошка замурлыкала, впуская и выпуская коготки.

Ох, уж эти внутренние враги! Нет ничего подлее родни, особенно если речь идёт о близких его величества. Но и здесь Бог был милостив.

Сезар де Бурбон, герцог Вандомский, и его брат Александр, Великий приор Мальтийского ордена, заключены в Венсенском замке. «Его податливое высочество», герцог Анжуйский, стал по воле своего венценосного брата герцогом Орлеанским. [52] Вероятно, потому, что замок Анжу был мощной цитаделью, способной выдержать долгую осаду, а замок в Орлеане представлял собой пышный дворец, в котором невозможно было держать оборону.

Мари де Шеврез, герцог де Субиз и брат его всё ещё на воле? Это временно, ибо Бог с нами…

— Аминь… — прошептал Ришелье.

В службе мушкетёрской было больше чести, чем корысти. Всё, кроме разве что мушкетов, верные слуги короля покупали на свои кровные, а жалованья они получали триста ливров в год. (И это притом, что извозчик зарабатывал тридцать ливров в месяц, а пастух — двадцать восемь!)

Но отпрыски дворянских семейств, умеющие держать шпагу в руках, всё равно добивались права носить лазоревые плащи — их влёк не блеск золота, а ореол славы.

У мушкетёров не было казарм, всяк из них снимал квартиру, а то и мансарду — жилище для самых бедных. На службу они являлись часов в шесть летом или к восьми зимой.

Но раз уж сказано к десяти, то можно было и выспаться. Сухов с Быковым отправились на приём к королю, когда часы пробили девять.

Людно на улицах в это время не было, но и пустынным город не выглядел — Париж рано ложился и рано вставал.

Лувр хорошо различался с Нового моста — его Большая галерея тянулась вдоль набережной на правом берегу Сены. Галерея, связавшая королевский дворец с дворцом Тюильри, прерывалась посередине, где высилась старинная Луврская башня, оконечность тогдашней городской стены. С левого берега ей вторила Нельская башня.

— И не похож совсем на Лувр, — пробурчал Быков, вялый и раздражённый от недосыпания.

Олег пожал плечами.

— Здесь жили короли, — сказал он, — и каждый из венценосцев желал отметиться. Хозяин — барин…

Изначально Лувр был цитаделью, потом его стены и башни раскатали под Ренессанс, начали строить дворец, достраивали, перестраивали, забросили, снова взялись…

Честно говоря, Сухова мало интересовал Лувр, и даже аудиенция у Людовика волновала не слишком. Олега мучила совесть.

С того самого вечера, когда Пончик стал допытываться у Акимова, как, дескать, наука в его измождённом лице собирается возвращать четыре материальных тела в их родимое времечко, Сухов почувствовал первые угрызения.

С Шуркой всё было ясно: скучает человек по своей «семеечке», как он сам её называл, беспокоится, надеется обнять любимых, и всё такое. Ярослав… Ну с этим тоже всё понятно — Быков даже рад, что сбежал от своей возлюбленной Ингигерды.

«Инга Егоровна» быстренько взяла верх в их паре — магическая женская сила даровала ей власть над мужчинами, противиться которой было ой как нелегко. То обаянием, то обольщением Ингигерда добивалась своего, и Ярик пуще всего боялся вызвать недовольство своей суженой. Хотя, надо сказать, Инга не была той типичной капризной стервой, какими их любят изображать недалёкие режиссеры, снимающие в цвете простенькие чёрно-белые отношения.

Нет, дочь Егри-конунга была женщиной трезвомыслящей, умной, она никогда не пережимала — уважала мужскую самость. Могла и подластиться, и ненавязчиво соблазнить, что в законном браке ценится высоко.

И всё равно Быков, недавний холостяк, частенько ощущал потребность в одиночестве — сбегал, бывало, даже в Давос, хотя терпеть не мог тамошних толковищ про глобализацию и тому подобные дела. Но проходило два-три дня, и Яр переставал получать невинное удовольствие школьника, пропустившего нудный урок, начинал терять покой.

Тогда он собирал вещи и возвращался в Москву, где его ждала Ингигерда. В самом деле ждала, именно поэтому Быков и спешил обратно домой.

Но вот Ярик угодил в семнадцатое столетие, и его душа спокойна — он бы вернулся, да как? Это пространство преодолеть возможно, а время не пересечёшь, как улицу. А главное, Быкову здесь нравится — он просто упивается эпохой мушкетёров.

Олег тоже испытывал нечто похожее, время пришлось ему по нраву. Ныне, хоть и на излёте Средневековья, он был востребован.

Сухов, бывший имперский магистр, вникал в теперешнюю политику, видел, как играют балансы интересов, как Ришелье, действительно архиспособный человек, дёргает за ниточки, поддерживая противостояние между Нидерландами и Испанией, сохраняет влияние на короля Англии, сосватав французскую принцессу, потакая гугенотам и держа в уме основополагающую идею — «простереть Францию всюду, где некогда была Галлия».

Олегу нравилось здесь и сейчас. Как раз поэтому его совесть и грызла. Получалось так, что он сознательно не спешил, специально задерживался в этом времени.

Да, разумеется, дорога к Эспаньоле трудна и опасна, но разве он хотя бы недолго размышлял об этом? Искал пути туда, способы добраться? Нет! Он просто живёт в этом времени, дерётся на шпагах, сейчас вот с королём свидится…