Алексей Чапыгин - Разин Степан. Том 2

– Великий шах Аббас, хан перед битвой отнял у меня власть, он сам приказывал битве. Я же, усмотря, что гибель кораблей неизбежна, увел три бусы, спасая людей.

– Али Хасан, что еще сказать о хане? Меня замещал словом повелитель? Тебя, старого военачальника, сместил? За гордость свою был достойно наказан. И еще: он без моего ведома сносился с горцами – он опасен.

Смутно понимая, что говорят о гилянском хайе, Серебряков склонил голову и левое колено.

– Шах, гилянский хан сам напал на наши струги.

Также прибавив слово «великий», толмач перевел.

– Козаки, за хана гилянского не осуждаю вас.

Выступил рыжий.

Преклонив перед шахом оба колена, сняв мурмолку, затараторил по-персидски:

– Великий государь всея Русии, великая, малыя и белыя, самодержец Алексий Михайлович послал меня, холопа своего, к величество шаху Аббасу челом бить, справиться о здоровье и грамоту от государя передать!

– Встань и дай! Что пишет царь московитов ко мне, повелителю Ирана?

– Погубит нас тот! – тихо сказал толмач Серебрякову.

Мокеев услыхал.

– Тебя, парень толмач, зависть берет?

– Петра! Толмач правду молыт, я это чую…

Шаху подьячий читал; бумагу по-персидски, начиная с величания царя:

– «А чтоб не было розни между государствами и многой помехи торгу, то пишу я тебе, брат мой величество шах Аббас Второй: изымай ныне шарпающего твои городы вора атамана Стеньку Разина, дай его мне на расправу на Москву… Грабитель оный, Стенька Разин, столь же опасен как нашему русскому царству, такожде и тебе, величество, шаху подданным…»

Шах накрыл бумагу; прекращая чтение, сказал:

– Кто опасен мне – знаю, а что торговля падет, то не моя о том печаль! Мои подданные исправно платят подати, а иное – купцов заботы… Думаю я взять козаков в подданство; куда их селить – увижу!.. Хочешь, то передай это своему царю да скажи: указать мне не волен никто!

Рыжий, свертывая бумагу, подумал:

«Сей же день отписку: «В Посольском-де приказе дьяки нерадиво пишут – на письмо шах зол».

Он поклонился, не надевая мурмолки, и не уходил. Шах был гневен:

– Хочешь говорить? Скорей. И уходи с глаз!

Рыжий ткнул свернутой грамотой в сторону Мокеева:

– Величество, шах Аббас! Вот тот вор, дознал я, убил в Дербени твоего визиря Абдуллаха, братов его и сынов, а дочь, зовомую Зейнеб, имал ясырем, дал необрезанному гяуру, атаману вору, в жены!

– Как, Абдуллах убит? – Шах повернулся к бекам.

Те, склонив головы, молчали.

– И вы до сих пор не известили меня о его смерти? Да… Теперь я знаю, беки, как ненавидели вы его, – он был горд с вами! Тот убил? Эй, вы! – Шах ткнул рукой в сторону Серебрякова с толмачом. – Отпускаю, мира с атаманом не будет! Того – гепардам. – Шах погрозил кулаком Мокееву и, крепче сжимая кулак, махнул слуге: – Спускай!

Слуга, отстегнув цепь, гикнул, бросил к ногам Мокеева кинжал – знак, кого травить. Гепарды рыкнули, кинулись: один спереди, другой сзади впился есаулу в шею. Переднего Мокеев ткнул дубиной – гепард отполз, скуля, роняя на песок из носа кровь. Другой висел, сжимая пастью, царапал кошачьими когтями колонтарь.

– Посулы от сотоны?..

Кинув дубину, Мокеев согнулся, по шее спереди текла кровь, не давала дышать. Есаул достал гепарда рукой, с кусками тела сорвал и, перекинув через голову, стукнул о землю, придавив ногой. Нагнувшись, поднял животное, кинул к ногам шаха:

– Тебе, черту, на воротник!

– Гепардов дать! – Шах вскочил. Лицо его из бледного стало серым, на щеке синим налилась бородавка, красное перо замоталось на чалме.

Серебряков сделал шаг вперед, склонив колено:

– Шах, товарищ хвор! Его обнесли, не он зорил – много козаков зорило Дербень!

Толмач быстро перевел, а на песке издыхали любимые гепарды шаха. Шах был гневен: поверив одному, ничему больше не верил. Он взвизгнул, потрясая кулаками:

– Хвор – ложь! Дать гепардов! Во всем моем владении нет человека, кто бы таких могучих зверей задавил, как щенков. Ложь! Берегись лгать мне!

Беки с оружием придвинулись к шаху, охраняя его и давая дорогу. От рычания гепардов толпа шатнулась вспять.

Четыре таких же рослых гепарда, молниеносно наскочив, рвали Мокеева. Не устояв на ногах, он обхватил одного гепарда и задавил. Шах сам гикал визгливо гепардам, топал ногой. В минуту на песке, дрыгая, подтекая кровью, сверкал на солнце замаранный колонтарь: у есаула не было ни ног, ни головы. Недалеко вытянулся задушенный силачом гепард с оскаленными зубами да валялась смятая запорожская шапка…

Затрещал рог – гепарды исчезли.

– Видел?! Скажи атаману, как я принял вас. Пусть отпустит дочь Абдуллаха, или я отвезу его в железной клетке к царю московитов. Бойся по дороге обидеть людей, или с тобой будет то же, что стало с тем.

Голова с седой косой военачальника гилянского хана низко склонилась:

– Непобедимый отец Персии, вели сказать мне.

– Говори!

– Не надо отпустить живым этого посланца: он, я по глазам его узнаю, – древний вождь грабителей, имя его «Нечаии», его именем идут они в бой…

– Того не знаю я, Али! Он вел себя как подобает. Мое слово сказано – отпустить! А вот если хочешь быть наместником Гиляна – тебе я даю право глядеть, как будут строить флот. Вербуй войско и уничтожь или изгони козаков из Персии.

Толмач опасливо и тихо перевел слова шаха Серебрякову.

– Чашм, солнце Ирана!

– Нече делать – идти надо, парень!

От фонтана толпа медленно шла на шахов майдан; в толпе шел рыжий, желтея атласом, пряча под пазухой бархатную мурмолку, чтоб не выгорала. Лицо предателя было весело, глаза шмыгали.

Он, подвернувшись с левой руки к Серебрякову, крикнул:

– Счастливы воры! Мекал я, величество всех решит!

– Кабы пистоль, я б те дал гостинца, да, вишь, и саблю не вернули, – громко ответил есаул.

– Толмач, поучи черта персицкому, пущай уразумеет, что сказал шах: «За обиду – смерть!»

Шутил, удаляясь, рыжий:

– «Эх, Гаврюха, ловко сказал, лучше посольской грамоты!..»

Скоро идти в толпе было трудно. Подьячий шел в oтдалении, но в виду у казаков. Справа из толпы к Серебрякову пробрался бородатый курносый перс, шепнул:

– Обнощика спустили! Стыдно, козаки!

– Да, сотона! От руки увернулся, пистоля нет.

– А ну, на счастье от Акима Митрева дьяка – вот! Заправлен! – Курносый из-под полы плаща сунул Серебрякову турецкий пистолет с дорогой насечкой.

– Вот те спасибо! Земляк ты?

– С Волги я – дьяк был! Прячь под полой!

– То знаю!

Бывший дьяк исчез в толпе. Серебряков, держа пистолет в кармане синего балахона, плечом отжимал людей, незаметно придвигаясь к подьячему. Рыжий был недалеко. Не целясь, есаул сверкнул оружием, толпа раздалась вправо и влево.

– Прими-ко за Петру!