Алексей Чапыгин - Разин Степан. Том 2

– Скажи все, что мыслишь о своем городе и людях.

Чикмаз выпил вино, утер привычно размашисто рукавом длинную сивую бороду, ответил:

– Перво, батько Степан, знай мою душу! Не с изменой, лжой пришел я… И тогда не кинул ба поход, да посторонь тебя были люди, кои застили мою любовь к тебе, – Петра, Сергей, Серебряков Иван… Нынче не те – иные удалые надобны. А я от прошлого с тобой – буду служить. Надо на дыбу? Пойду!

– Верю! И люди надобны.

– Привел я Ивашка Красулю, Яранца Митьку, да в Астрахани ждет тебя удалой еще – Федька Шелудяк. Этих четырех нас покудова буде… Заварим кашу – Красуля стрелецкой сотник.

– Добро!

– И еще – от себя дозволь совет тебе дать, батько.

– Сказывай!

– С воеводой Львовым Семеном пей, гуляй. Не знай страху – прямой человек! Прозоровских же опасись.

– То я ведаю.

– Гей, Красулин! Яранец! Атаман кличет.

На голос Чикмаза вошли двое: приземистый широкоплечий Яранец и высокий, узкий, с длинной редькообразной головой рыжий Красулин.

– Лазунка, дай еще чаши.

– Пьем за здоровье Степана Тимофеевича!

– Сил наберись, батько, да скоро и в Астрахань воевод судить.

– Много довольно им верховодить, кнутобойствовать с иноземцами!

– Зажали стрельцов!

– Стрельцы все твои, они шатки царю.

– Ребята! Силы, батько Степан, скоро наберется. Людей по листам подметным идет немало, иные идут по слуху… Чуял я, Степан Тимофеевич, – обратился к Разину Чикмаз. – Ус Василий козаков ведет, не дально место видали их. Да за козаками идут калмыцкие, – многие улусы. Все к тебе, и долго Астрахани не быть под воеводами. Навались только.

– Вот что я мыслю, соколы! Бунчук, знамена и пушки, кои мне не надобны, да ясырь перский сдал воеводе. Нынче по уговору к царю шлю послов бить головами и вины наши отдать. Ране ведаю: царь у бояр в руках, а бояре вин моих не дадут царю спустить, только все концы вести надо. Замордует царь моих или обидит – гряну я на город! Вы же мне верны будьте, неторопко и тайно подговаривайте стрельцов, потребных ко взятию Астрахани. Я же подметные письма пущу шире да пришлых людей зачну обучать к пищали…

– То в будет так, Степан Тимофеевич! – сказал Чикмаз.

– Будет так, батько, клянемся! – прибавил Красулин.

Яранец взмахнул кулаком:

– Эх, за все беды воздадим воеводам с подьячими!

– Знай, Степан Тимофеевич! Мы твои до смерти.

– Добро, соколы!

Стрельцы ушли, и вдали черневшая слобода скрыла их фигуры. Безоблачное небо – сине. Из-за Волги, с крымской стороны, по равнине, голой, бесконечно просторной, все шире и ярче золотели стрелы встающего месяца.

В ту же ночь пять казаков собрал Разин в своем шатре.

– Обещал воеводе шесть, да одного не подберу.

Лазунка сказал:

– Пошли меня, батько!

– Люблю, Лазунка, когда ты приходишь и без просьбы служишь мне… Совет твой тож люблю…

– Я скоро оборочу, батько!

– Дай подумать. Сядьте, соколы! – Казаки сели. – Ты, Лазарь Тимофеев, – обратился Разин к пожилому худощавому казаку с хитрыми глазами, – опытки знаешь, шлю тебя, чтоб глядел зорко и слушал, как будут говорить в пути стрелецкие головы. А чуть узнаешь беду к вам – беги в Астрахань! Ближе будет – на Дон. Дон сбеглых не выдает.

– Увижу, батько.

– И все так: ежели худое тюремное над собой услышите, бегите кто как может… Бояр я ведаю: зовут лестью, да ведут к бесчестью… Козак ли, мужик для них не человек, едино что скотина та, которая пашет и их кормит. Теперь же пейте на дорогу – да в ход. Лазунка, вина царевым посольцам!

Выпили вина.

Разин продолжал:

– Сряжайся, Лазунка! Буду я здесь время коротать со сказочником, дидом Вологженином.

Казаки-послы ушли. Разин спросил Лазунку:

– Тебе пошто, боярская голова, на Москву поохотилось?

– Невесту позреть, батько! Чай, нынче ее сговорили за другого! Мать тоже глянуть надо… люблю ее…

– Кто же не любит мать? А я вот не упомню мати своя… Знай, на Москве матерых козаков в станицах, пришлых, от царя кормят, вином и медом поят и пивом; становят во двор и ходить не спущают никуда без приказу… Старым атаманам лошадь с санями дают, коли зима… Я же не глядел на царское угощенье, от дозора стрельцов, что у караула станицы были, через тын лазал, а пил-ел в гостях. И тебе велю – не становись на дворе под стражу… Тут они тебя, коли зло на разум им падет, возьмут, как квочку на яйцах. Там у меня в Стрелецкой слободе, от моста десную с версту, на старом пожарище, в домишке, схожем на бурдюгу, жонка живет, зовут Ириньицей… Сыщи ее. Коли дома тесно – она укроет. Только пасись от сыщиков… Про меня ей скажи все и про княжну скажи – поймет… Гораздо меня любит, и будешь ты ей родней родного. Еще не ведаю, жив ли дедко ее юрод? Древний старец был… Тот, должно, помер… Мудрой был, книгочей, все Бога искал… Возьми, что надо, да спеши: козаки, вишь, на коней садятся… Коли имать будут – беги сюда!

– Будь здрав, батько! Прости-ко, Степан Тимофеевич.

– Не блазнись, коли служить царю потянут.

Разин на дорогу обнял Лазунку и вышел за ним из шатра. А за Волгой со стороны Яика-городка широко чернело, шевелилось, слышался скрип колес, в мутном лунном тумане на телегах передвигались сакли киргизов, доносился их крик:

– Жа-а-ксы-ы! [62] Хорошо!

– Бу-я-а-рда! [63] Здесь!

– Бар! [64] Да!

– Бар!

Разин, прислушиваясь, понимал далекий крик степных людей: недаром он был в молодости от войска к ним послан. Лишняя морщина прорезала высокий лоб атамана. Вспомнилось ему далекое прошлое. И первый раз за всю свою жизнь он скользнул мыслью с легким сожалением, что с детства не знал отдыха: на коне, или в челне, или был в схватке в боях.

Смешанным говором лопочет многоголосая Астрахань. Жжет солнце, знойное, как летом. Люди теснятся, переругиваются, шумят между каменных лавок армян, бухарцев и персов. Толпа проплывает с базара по улицам, застроенным каменными башнями, церквами и деревянными домами с крыльцами в навесах и столбиках.

У церквей нищие в язвах, в рядне и полуголые тянут:

– Православные, ради Бога и великого государя милостыньку Христа ради!

Хотя в толпе православных мало.

В углу базарной площади серая пытошная башня. Из ее узких окон слышны на площади крики, визг и мольбы. Казаки, смешавшись с толпой, выделяются богатой одеждой и шапками в кистях из золота, говорят:

– В чертовой башне те же песни поет наш брат!

Стрельцы, зарясь на наряд казаков, отвечают:

– То, браты, по всей Русии ведется… В какой город ни глянь – услышишь… Ежели пытошной в нем нет, то губная изба правит, и тот же вой!

– Да, воеводские суды – расправы!

Разин идет впереди с есаулами в голубом зипуне, на зипуне блещут алмазные пуговицы, шапка перевита полосой парчи с кистями, на концах кистей драгоценные камни. Сверкает при движении его спины и плеч золотая цепь с саблей. Если атаман не подойдет сам, то к нему не подпускают. Есаулы раздают тому, кто победней, деньги.