Алексей Чапыгин - Разин Степан. Том 2

– Эй, музик, тихо! Я зкажет слово! Капитэнэ, все ви да слушит!

Музыка затихла.

Капитан обтер пот со лба большим платком, на его узкой голове оттопырились потные белобрысые волосы, он продолжал, повизгивая на высоких нотах:

– Иноземцы! К вам будет мои злова – немцы, голландцы и англитчане… О, я должен говорить на иноземном, но хочу сказать русски, чтоб дорогой хозяин Иван Земеновитч понял мой реч… Да, знаю я, между вами есть лейте, ди эльтер зинд альс их [71] Люди старше меня. , я говорю и ви ошен прошу слушит меня, вот! Я, Видерос унд Видрос, злужу русской цар и всегда хочу умерет за них… Царь любит иноземец! О, я много то видал и вас, деутше [72] Немцы. , прошу злужит русский цар, злужит до конец жизни… И глядел я, почему наш либер [73] Дорогой. хозяин, воевода Иван Земеновитч, ист нихт хейтэр [74] Не весел. . А вот почему задумчив он! Под Астрахан сел воровской козак Расин, о ду либер химмель [75] О небо! ,– то великое нешастье, и я как золдат и стратег знаю, что зие ошен опасно и надо от того крепит штадт Астрахан. Это я знаю… многий фольк [76] Народ. дикий зтекает к Астрахан. Расин им гехэйм руфт ан [77] Тайно призывает. рабов и дикарей из степ Заволжья; он им, склавен [78] Рабам. , обещал дать поместья звоих господ – бояр. Я знаю: козак унд рейбер [79] Казак и разбойник. – едино злово, едино дело, и не от нынче одер морген [80] Или завтра. они, козаки, грабят торгови люд на Волга. Я знаю, что вы, эдле капитэнэ [81] Благородные капитаны. , не пойдете з рабами, но все ж чтоб никто из нас вэре нихт ферфюрт фон рейберн [82] Не пошел бы с разбойниками. . Вам всем, эдле капитэнэ, известно, кто из нас идет ханд ин ханд [83] Рука об руку. с чернью, тот гибнет. Дас ист дас шикзаль [84] Такова участь. римлянина Мария и других благородных, кто пошел с толпой рабов. Наша честь велит нам идти всегда за цар и бояра. Эс лебе хох унзер буад дер ауслендер! [85] Да здравствует наш союз иностранцев! Да будем мы крепок меж себя! Пусть наши тапферн кригер [86] Храбрые воины. успокоят хозяина и воеводу, да глядит он, что мы шутц унд хофнунг [87] Оплот и надежда. . Пью здоровье князя Ивана Земеновитча!

– Виват, воевода!

– Браво, Видрос!

Капитан, мотнув клочковатой головой, сошел со скамьи, выпил мед, поклонился Прозоровскому и сел.

Воевода сидел на своем месте выше других, он встал, подошел и, обняв, поцеловал Видероса.

– Благородный капитан Видерос заметил сумление моего лица. Мы пируем здесь, Разин же чествуется моим товарищем, другим воеводой – князем Семеном Львовым! – Еще более гнусавя, Прозоровский прибавил, понизив голос: – Сместить Семена Львова без указу великого государя я не мочен, но знаю – крамола свила гнездо в его доме… Какие речи ведут они меж собой, нам неведомо! Воровской же атаман задарил воеводу поминками многими, и кто ведает, может статься, князь Семен, прельстясь дарами, продает Астрахань врагу? К Разину стеклось много народу, и Астрахань нам неотложно крепить надо… как говорит благородный капитан Видерос. Тому же меня поучает и святейший митрополит астраханский: «Потребно, княже, затворить город, крепить его, пока не поздно!» То – слова преосвященного.

– Братец Иван Семенович! А забыл ты свои слова, когда говорил, принимая в палате воровских послов?

– Какие слова, Михайло, забыл я?

– А те – «что взять атамана, заковать и в Москву послать… шарпальникам под Астраханью тогда нече делать будет»?!

– Так говорил я, князь Михайло, то подлинно…

– Хочешь не хочешь, я, дорогой мой брат, учиню самовольство, а таково: Стенька Разин, вор, нынче в Астрахани. В городе, минуя шатких стрельцов, есть солдаты полковника пана Ружинского, народ надежный, подчиненный капитанам. Храбрые же иноземцы, брат воевода Иван Семенович, не сумнюсь, – они слуги великого государя и мне помогут на пользу Астрахани. Я же буду рад исполнить твое давнишнее желание – я захрачу атамана, сдам, за крепкий караул заковав! О его сброде мужицком да калмыках и думать не надо – без воровского батьки сами разбредутся семо и овамо…

– Эх, Михайло Семенович! Брат, ты не подумал, что у Сеньки князя, не договорясь с ним, ничего взять не можно.

– Возьмем и Сеньку, коли зачнет поперечить да разбойничьим становщиком стал!

– Эх, брат Михайло! Сенька князь – боевой воевода. Ему и стрельцы послушны, к ему посадские тянут— сила он… Иное мыслю – укрепить город. А как с атаманом быть – о том не на пиру сказывать.

– Не удастся нам? Что ж такое! Пошлешь вору улестную грамоту: «Брат-де мой учинил в пьянстве».

– Идем, фюрст Микайло, берем золдат, идем!..

Михаил Прозоровский вышел из-за стола, поклонился брату, подошел к Видеросу, подал капитану руку, и оба они исчезли. Мало-помалу с пира уходили все иноземцы, кланяясь хозяину; иные ушли тайно. Бояре и жильцы еще пировали, хозяин ходил по палате с озабоченным лицом, подходил к окнам, всматривался в темноту. За кремлем в сумраке, все более черневшем, зажглись факелы собиравшейся дружины, потом явственно ударил набат.

– Пошел-таки? Не дай бог!

Воевода приказал зажечь в углу перед образом лампаду, встал на колени и начал молиться. Гости тихо, не прощаясь с воеводой, расходились.

Окруженный слугами с факелами, на широком резном крыльце стоял князь Семен Львов. Под темным кафтаном сверкал панцирь, на голове воеводы шлем с прямым еловцем [88] Е л о в е ц – шпиц шишака шлема. , рука лежала на рукоятке сабли. Кругом крыльца пылают факелы, толпятся вооруженные люди, впереди всех до половины ступеней лестницы остановился с обнаженной саблей Михаил Прозоровский, ветер треплет его черную бороду, глаза блестят, он кричит:

– Князь Семен, подай нам вора атамана, Разина Стеньку!

– В моем дому воров нет! – спокойно ответил и еще раз повторил воевода Львов, не меняя положения.

– Подай вора, князь Семен!

– Князь Михайло Семенович! Разину Степану великим государем вины отданы, и козакам его отданы ж, а посему до указа государева, как быть с козаками впредь, лезть во хмелю, навалом с воинскими людьми к моему дому – стыд, позор и поруха государева указа… Я же того, кто прощен, хочу и чествую как гостя и гостя в моем дому брать никому не попущу… Не от сей день служу я государеву службу. Не жалея головы, избывая крамолу… Ты же, князь Михайло, своим бесправьем, хмельной докукой сам кличешь на город войну!

– Подавай вора, Сенька князь, или ударим с боем на тебя, заступника разбойного дела!

– А ударишь с боем, Михайло, будем биться, пытать – чья возьмет, да особо судим будешь государем!

– В кольчугу влез? Эк ты возлюбил воровские поминки! Гей, солдаты!