Алексей Чапыгин - Разин Степан. Том 1

– Ты не бойсь! Меж нас языков до воеводы нет… Мы все глядим, ищем льготы, чтоб боя нам меньше, и в козаки уйдем – голов на дело не жаль…

– То ладно! Потом увидите, что к вам пришел. Не доводчик я на вас воеводе…

– А ну вирай коли до конца сказку…

«Утром старая сказала Ивану:

– Вот те плат! Приди домой, бабе слова не говори, на глаза ей не кажись – тайно чтоб. Залезь под кровать. И как твоя жена с любым своим лягут, а ты на плате узел завяжи. Сам узнаешь, что делать с ними, да попа сдуй – он знал, кого венчал и за что с худой девки деньги принял.

Так и сошлось, братие: ночь накатила, залез Иван под кровать, а молодуха с миляшом на кровать, и завязал малоумной на плате узел первой… Слышит, завозились на кровати, баба ругается, гонит миляша от себя, а ему от ее оторваться не можно… Утро пришло, надо уж скот назрить – поить, доить коров, лошади ржут, стаи ломают. Пришел старик-отец, мать-старуха, крестятся, плюются – глядят: сноха приросла к чужому мужику. Старуха их ухватом – не помогат!

Послали за попом:

– Пущай и крест несет – неладное в дому!

Суседи попа привели.

Поп молитву чел – не помогат, дьякон кадил – не помогат, все пели молитвы, а дьячок подпевал, – нет, все ништо! Иван под кроватью ну узлы на плате вязать. Завязал узел, попа кинуло на мужика и бабу, даже крест уронил, и прилип поп. От иного узла на плате дьякон прилип и дьячок прилип. Тогда малоумной из-под кровати вылез, дубину сыскал.

Ра-а-аз дьячка! Развязал узел – отпустил. Ра-а-аз, два дьякона! Узел развязал – спустил. Попу дубин десять дал – спустил. А миленка на бабе уби-и…»

В избу вбежали две девушки:

– Настаха! Сколь ищем, воеводча велит к ей идти…

– Вот наше житье, – сказал кто-то, – уж ежели воеводча девок послала за какой да иных звать велит, то быть девке стеганой.

– Помни, Настя! Я тебя от боя воеводчина выручу, – крикнул ярыга.

Девка вздрогнула, коротко вскинула глаза на сказочника и, потупясь, пошла в горницу воеводы.

– А ну, снимай сарафан! – воеводша подошла к Насте, сорвала с ее волос повязку, кинула на пол. – Будешь помнить, как ладом боярину пугвицы пришивать…

Девица, раздеваясь, начала плакать.

– Плачь не плачь, псица, а задом кверху ляжь!

Настя разделась до рубахи, села.

– Не чинись, стерва, ляжь! – приказал воевода. Девка легла животом на скамью, подсунула голые руки к лицу, вытянулась.

– Что спать улеглась!

Воеводша отстегнула шелковые нарукавники, в жирные руки забрала крепко пук розог.

– Стой ужо, боярыня, зажгу свет!

Воевода высек огня на трут, раздул тонкую лучинку, зажег одну свечу, другую, третью.

– Буде, хозяин! Не трать свет.

– Свет земской: мало свечей, старосту по роже – соберет…

Грузная воеводша, сжимая розги, ожила, шагнула, расставив ноги, уперла и ударила: раз!

– Чтите бои, девки!

– Чтем, боярыня.

– Вот тебе, стерво! Вот! Сколько боев, хозяин? Сколько, говори?!

– Двадцать за мой срам не много.

Воевода продолжал зажигать свечи.

– Сколько?

– Девки-и!..

– Чтем мы: тринадцать, четырнадцать…

– Мало ерепенится… Должно, не садко у тя идет, Дарья?

– Уж куды садче – глянь коли.

– Дай, сам я – знакомо дело!

Воевода взял у девки новый пук розог, мотнул в руке, крякнул и, ударив, дернул на себя.

– А-ай! О-о-о! – завыла битая.

– Ну, Петрович, ты садче бьешь!

– Нет еще не… вот! А вот!

Воевода хлестал и дергал при каждом ударе:

– Идет садко.

К двадцати ударам девка не кричала. Воевода приказал вынести ее на двор, полить водой. Он поправил сдвинутые рукава кафтана, задул свечи и, подойдя, крепко обнял воеводшу.

– Да што ты, хозяин, щипешься?

– Дородна ты!..

– Какую Бог дал.

– Дать-то Он дал, а покормиться нелишне, проголодался я, – собери-ка, вели, ужинать.

– Ой, и то! Я тоже покушаю.

– Дела в приказной к полуночи кончу без палача с дьяками…

Из холопьей избы в окна и прикрытую из сеней дверь глядели холопи: девки на дворе отливали битую. Ярыга сказал:

– Вот, братие! Досель думал, а нынче решил – сбегу в козаки.

– Тебя так не парили, и то побежишь, а нас парят по три и боле раз на дню.

– Да это што – вицой… Нас – батогами!

– Зимой на морозе битая спина что овчина мохната деется.

– Много вы терпите!

– Поры ждем – придет пора.

– Я удумал, нынче же в козаки… Только, робята, чур, не идти на меня с изветом к воеводе… Атаман дал еще листы, в городу да мужикам раздать… Дам – и в ход…

– А что сказывает народу атаман?

– Много вам сказал, что листы честь буду, только угол ба где?

– Вон за печью.

Устроились в углу. Выдули огня, один светил лучиной, ему кричали:

– Ладом свети, светилка, береги затылка!

Тонявый черноволосый ярыга встал на одно колено, вытащил желтый лист из-за пазухи кафтана, пригнув близко остроносую голову с короткими усами, топыря румяные губы, читал тихо и почти по складам:

– «Все крестьяне и горожане самарьские, ждите меня, Степана Тимофеевича. Жив буду, то сниму с вас воеводскую, боярскую неволю… Горожанам, посацким людям я торг и рукодель беспошлинно, хрестьянам землю собинную дам, а кто чем владеет – владай. Подьячих же и судей, бояр и воевод пожгу, побью без кончания. Атаман Разин Степан».

– Да вишь, парень, ладно, только о холопях, о нас, и слова нету?

– Ой, головы! Побьют бояр – кто нами навалится владать?

– Оно так, а надо бы в листе…

– Берегись, Хведор, стрельцов.

– Тут один тасканой кафтан лазал к воеводе и нынь все доглядывает…

– Знаю, кого берегчись! Вот листы верным людям суну и сей вечер утеку…

– На торгу кинь иные, не бойсь, подберут!

– Вы, парни, тоже, невмоготу кому – бежите к Разину.

– Поглядим…

– Меня одно держит. Настю ба глянуть, полслова сказать.

– Того бойся – ай не ведаешь? Покеда не станет к службе, в клеть запрут и стеречи кого приставят. Уловят с листами – целу не быть!

– Вернешь ужо козаком – выручишь!

В приказной избе с лучиной, воткнутой на шестке печи в светец, и при свете на столе воевода сидел на своем месте на бумажниках в малиновом бархатном опашне внакидку поверх голубой рубахи. В конце стола прикорнул дьяк, склонив длинноволосую голову, повязанную по лбу узким ремнем. Дьяк, светя в бумагу зажженной лучиной, читал.

– Дьяк, кого сыскали мы?

– Жонку, воевода-боярин, Дуньку Михайлову.

– Эй, ярыги, поставить ко мне посацкую жонку Дуньку.

В задней избе в перерубе заскрипело дерево. Ярыга приказной избы впихнул к воеводе растрепанную миловидную женщину лет тридцати. Кумачовый плат висел у женщины на плечах, миткалевая, горошком, светлая рубаха топырилась на груди и вздрагивала. Женщина сдержанно всхлипывала.

– Пошта хнычешь?

– Да как же, отец боярин…